присутствии. Она легко влилась бы в общество Звенящих Камней в великую эпоху, когда Кассин собирал большую семью Сюрен вокруг Эдуарда и Марии-Барбары и работников завода, к которым всегда примыкали еще и сироты, сбежавшие из Святой Бригитты. Это был Ноев ковчег, гостеприимный, распахнутый, шумный, в котором Мелина была регулирующим и разумным элементом, хотя она вечно на всех и вся роптала и ворчала. Родственники, друзья, соседи без церемоний вливались в эту суматоху, смешение возрастов и полов, над которыми плыла, не погружаясь, как запечатанная бутыль или пробка, клетка Жан-Поля. Если приглядеться, в Кассине была своя собственная атмосфера, созданная уроженцами Звенящих Камней, чужакам трудно было ею дышать. Мне стала понятна вся степень сплоченности этого маленького общества, в целом довольно разнородного, по тому, что случалось с Петерами, которые, женившись, исчезали навсегда, как будто женитьба ставила условием брака решительный разрыв с племенем.
Все здесь уже шло по-другому к тому времени, когда появилась Софи. Завод, агонизировавший со времен арестов 21 марта 1943 года, совсем остановился после смерти Эдуарда. Через два года приют Святой Бригитты перевели в Витре, в «функциональные», специально подготовленные помещения. Мы остались одни, Мелина и Жан-Поль, правда, Жан часто покидал нас, курсируя, как прежде Эдуард, между Парижем и Звенящими Камнями, под предлогом своей учебы (он изучал право). Будь она глупышкой, Софи вообразила бы, что ей легко будет найти свое место в этом большом пустом доме, единственными жильцами которого были два брата и старая бонна, отрезанная от мира своей глухотой и своими маленькими странностями. Но надо отдать ей должное. С первой секунды она поняла, что мы втроем представляем общность, несомненно весьма жесткую, и что наши личные пространства заполняют весь дом от подвала до чердака. Существует, думаю, закон физики, согласно которому, газ, как бы мало его ни было, равномерно распределяется внутри шара, в который его поместили. Каждый человек имеет способность, большую или меньшую, распространять свое внутреннее пространство. Эта способность ограничена, и, если человека поместить в просторное помещение, всегда останется незанятая часть, свободная от него. Я ни на чем не настаиваю, но я не удивился бы тому открытию, что близнецовая клетка исключение из правил и что она, как газ, распространяется по всему помещению. Полагаю, что, если бы мы вдруг поселились в Версале, мы бы заполнили собой его целиком — от башен до подземелий. Разумеется, мы заполняли и Кассин, даже когда там жила целая толпа детей и взрослых, мы, Жан и я, вместе с Мелиной, преданной и неотделимой от нас. Если память меня не обманывает, Софи не была такой уж хорошенькой, но она была привлекательна своим серьезным и скромным видом, казалось, она проявляет волю к пониманию всего окружающего и действует, только все хорошенько обдумав. Никаких сомнений, что она поняла масштаб проблемы близнецов и осознала всю ее сложность. Может быть, поэтому брак все-таки не состоялся. Для этого нужно было кинуться в него очертя голову. Всякое размышление было фатальным для этого намерения.
Догадываюсь, что Жан всячески оттягивал мое знакомство с Софи. Он должен был сомневаться в моей реакции, зная мою враждебность ко всему, что могло нас разделить. Но в конце концов он должен был подвергнуть себя этому испытанию.
Никогда не забуду эту первую встречу. Днем пронесся шквал, и еще долго бушевали ливни, умывшие и причесавшие наш край. Выйти можно было только вечером. Влажный воздух был свеж, и солнце уже скользило в светлый просвет между горизонтом и нагромождением туч, обливая нас своим мнимо жарким светом. Оставшиеся после отлива, отсвечивающие зеркальным блеском галечные поля вторили опустошенному небу.
Мы шли навстречу друг другу по опасной тропинке, огибающей скалы, он поднимался мне навстречу вместе с Софи с запада, а я спускался к пляжу. Мы молча остановились, я вздрагиваю и теперь, годы спустя, вспоминая жуткую торжественность этого противостояния. Софи долго и пристально всматривалось в мое лицо, в первый раз я был пронзен ударом копья
Молодой человек представляет брату свою невесту. Молодая девушка и ее будущий деверь обмениваются незначительными репликами, оживлены с виду мнимо дружеской беседой, а в глубине души — холодный ужас отрицания, неприятия воздвигнутого между нами фальшивого родства. Жан и Софи, соединяясь, воздвигли хрупкую конструкцию над бездной двойничества, так победительно, так заразительно, что я вынужден был притворно подыгрывать им. Из нас троих Жан держался естественнее всех, несомненно потому, что уже много лет назад, еще с помощью бесстыжей Малаканте, — пытался усвоить поведение непарного… Только рядом с Софи он осмелился открыто играть эту роль. В моем присутствии все становилось труднее, но пока ему удавалось спасти ситуацию. Для Софи мое появление было настоящим шоком, его нельзя было объяснить застенчивостью юной девушки или тривиальным изумлением перед нашим сходством. Нет, причина этого потрясения была более серьезной, более ранящей — я догадался об этом потому, что и сам был ранен, — и эта причина давала повод надеяться.
Я струсила. Я сбежала. Может быть, я буду жалеть об этом всю жизнь, спрашивая себя, что случилось бы, не отступи я от края пропасти. Как знать? Я была слишком юной тогда. Сейчас все было бы по-другому.
При первых встречах Жан показался мне совершенно незначительным. Это было вскоре после войны. Стараясь убедить себя, что трудное время позади, юноша развлекался. Это была эпоха «вечеринок- сюрпризов». Каких уж сюрпризов? Не было ничего более предсказуемого, чем эти вечеринки, проходившие по очереди у кого-нибудь из нашей компании. Я сначала не обратила внимания на этого юного блондина, невысокого, с милым лицом, которое, казалось, никогда не состарится. Все любили его потому, что он больше всех был привязан к нашему кружку, больше всех одержим командным духом. Я должна была догадаться, что излишнее рвение к общности, страстное желание «быть приобщенным» происходило из тайного страха перед невозможностью «быть приобщенным». Жан в свои двадцать пять лет был неофитом коллективной жизни. Я думаю, он таким и остался, так и не сумел интегрироваться в какое-нибудь сообщество.
Он начал интересовать меня не раньше, чем я заметила в нем растущую личность, судьбу, которая должна бы меня испугать, она означала опасность, будущий матримониальный провал. Препятствие, которое я предчувствовала, поначалу меня возбуждало, ведь тогда я не могла понять его масштаба.
В тот раз наша вечеринка была у него дома. Эта огромная и суровая квартира, расположенная в великолепном месте — на острове Св. Людовика, произвела сначала на меня сильное впечатление. Тишина как будто испокон веков была хозяйкой в этих комнатах с высокими потолками, на паркетах в стиле маркетри, в узких окнах, за которыми угадывался пейзаж из камней, листьев и воды. Жан изо всех сил старался рассеять эту давящую атмосферу, он завел пластинки с модным «горячим» джазом и заставил всех нас сдвигать мебель к стенкам, чтобы освободить место для танцев. Он объяснил, что это была гарсоньерка его отца, куда тот приезжал, чтобы развеяться от монотонной бретонской жизни. Первый раз он при мне
