непонятных слов.
Эйфория прошла мгновенно. Словно ее и не было. Он с тоской поглядел на папу.
– Извини, – потупился тот. – Я не хотел обидеть. Но ты сам всегда просил говорить тебе честно. У тебя были фотографии лучше. Гораздо лучше.
Не чувствуя ничего, кроме горечи, Володя сгреб фотографии.
– Вы просто не видите, – покачал он головой.
– Вовка, – сказал отец. – Кончай строить из себя непризнанного гения.
Володя попытался улыбнуться: в конце концов, они же в самом деле не виноваты в том, что не видят. Они просто не могут увидеть. Неспособны из-за этой – как ее? – Пелены. Но улыбка вышла кривой. Как жаль, что он не умеет рисовать. Он бы нарисовал все это великолепие, чтобы донести до всех и до каждого. Потому что рисунок – субъективен, а фотография, хоть и авторское, но отражение объективного.
– Володь, не расстраивайся, – мягко произнес папа. – Фотографии неплохие. Просто не лучшие.
– Да нет, – качнул головой Володя. – Все правильно.
Но в голосе сквозила такая горечь, что он поспешил ретироваться, только бы избежать объяснений.
В комнате избранные снимки полетели на кровать к кипе менее удачных собратьев. Да, если смотреть на это сквозь Пелену, то снимки в самом деле бездарные. Не тот ракурс, не та композиция, не тот свет. Все не то. Ведь он фотографировал другое, чего не видят простые люди.
От мысли о простых людях он почувствовал укол в сердце. Вот оно как – еще и магом не стал, а уже делит окружающих на избранных и простых. На себя и...
Володя тряхнул головой, отгоняя дрянные мысли. На фотографии посмотрел со злостью. Паршивая пачка кадров вынудила его ставить себя выше других. Или дело не в фотографиях?
Он уселся на кровать и, привалившись спиной к стене, уставился на черный прямоугольник окна с облезлой рамой. Электронное звучание «Тореадора», разорвавшее тишину, заставило вздрогнуть. На экранчике мобильника светилась надпись: «Номер скрыт».
Палец привычно ткнулся в кнопку приема.
– Алло.
– Доброй ночи, мой мальчик, – голос в трубке был знакомым, хоть Володя и не ожидал его услышать. – Хотел пожелать тебе спокойной ночи.
– Откуда ты знаешь этот номер? – буркнул Володя.
– Глупый вопрос. Но, судя по тону, ты, наконец, все понял и расстроился. Так что отсутствие трезвомыслия списываем на депрессию.
Володя посмотрел на ворох фотографий.
– Не переживай, мой мальчик, – подбодрил Ник. – Если тебе так нравится щелкать, можешь продолжать.
– Для чего? – в этом вопросе прозвучала такая тоска, что Володе от собственного голоса стало еще хуже. Захотелось заплакать и долго реветь в подушку, жалея себя, свои таланты и нереализованные возможности.
– Не для «чего», а для кого. Есть те, кто увидит то, что ты фотографировал. Среди них найдутся ценители.
– Сколько тех ценителей? – фыркнул Володя.
– Довольно много, – отозвалась трубка. – Из сотни найдется один, который увидит. Гордись, мой мальчик, ты будешь творить искусство для избранных.
– Искусство должно быть доступно для всех.
– Тогда можешь фотографировать, глядя через натянутую на глаза Пелену, и делать картинки для всех. Интересно, сколько из этих «всех» заинтересуются твоим искусством? Один из двадцати? А может, один из ста? Для кого проводятся все ваши выставки? Для сотни человек, толкущихся по подобным мероприятиям и знающих друг друга? Кому еще это нужно? Да большинство даже не подозревает о существовании этих выставок. Не говоря уже о том, что никто не знает современных фотохудожников. Да и не современных, если уж по-честному...
Володя заскрипел зубами. Как он смеет?! Кто он такой?! Ему до судороги захотелось стиснуть трубку и швырнуть ее об стену, вместе с голосом отца внутри. В глазах потемнело и...
...он вдруг отчетливо увидел комнату в коммуналке. Ту самую, в которой мальчишка с несоветским именем много лет назад рисовал лысого генсека, украсив его портрет рогами.
Коммуналку, по всей видимости, расселили. Комнату с соседней теперь соединяла распахнутая дверь. Обстановка тоже изменилась, хотя и осталась старая мебель, которая расползлась по двум комнатам. В той, что была знакома Володе, на прежнем месте остался лишь стол, за которым прежде сидел мальчишка.
Впрочем, он и теперь сидел за ним. Только теперь парнишке было не восемь, а лет шестнадцать- семнадцать. Лицо его оформилось, заострилось, пропали детские округлые щеки. Над верхней губой появились усики. И чертами он теперь больше напоминал взрослого Ника, чем ребенка, рисовавшего дейвона Хрущева.
Ник рисовал. Рука его тоже оформилась, став рукой молодого художника. Он склонился над мокрым листом и четкими, уверенными движениями наносил мазки. Краска плыла по влажному листу, рождая образ.
Сколько он так рисовал? Час? Два? Когда Ник оторвался от акварели, на листе родилась и осталась одна из знакомых-незнакомых московских улочек. Теперь Володя с уверенностью мог сказать, что перед ним не придуманная Москва, а реальная. Без прикрас и Пелены.
– Опять рисуешь? – спросил голос кого-то, кто остался за спиной у юноши.
Рука все так же, как и много лет назад, легла на плечо. Парень чуть заметно вздрогнул.
– Ник, – голос стал суровым, – я же просил тебя никогда этого не рисовать.
– Папа, – повернулся юноша. – Я просил не называть меня Ником.
– Тебе трудно жить с этим именем среди советской молодежи, Николай? – ядовито поинтересовался старший маг. – А художнику с сюрреалистическими пейзажами в Стране Советов жить еще труднее. У тебя дома черные и от картинки веет упадничеством.
– Это не у меня! – взвился Ник. – Это на самом деле так. То, что я делаю, – реализм, а не сюрреализм. Ты знаешь это не хуже меня. Пусть об этом мало кому известно. И потом, имеет же право на существование купание красного коня?
Отец расхохотался, заставляя Николая потупиться.
– Нарисуй красные дома и ясное небо. Это тоже будет иметь право на существование. Будет называться «соцреализм». А то, что ты делаешь, привлечет к тебе ненужное внимание.
– Ты сам говорил, – взъелся Ник, – что я маг, и мне должно быть наплевать на мнение окружающих!
– Я говорил это про имя, – возразил отец. – И я просил помнить, что ты маг, а не вести себя, как идиот. Порви это сам. Не заставляй меня применять силу.
А потом, оставшись один, Ник рвал свои акварели и плакал...
– Чего замолчал? – спросил Ник из мобильной трубки, и видение развеялось.
И Володя, который только что хотел обматерить отца, впервые почувствовал некую близость к этому человеку. А еще ему стало жалко его.
– Ничего, – сказал он, радуясь тому, что в голосе нет ни единой эмоции. – Когда ты начнешь со мной заниматься? Я хочу быть магом.
– Вот это дело, – обрадовалась трубка. – Завтра я зайду к тебе, мой мальчик. Спокойной ночи.
Трубка запищала короткими гудками. Володя выключил телефон и положил рядом с кипой фотографий.
Он станет магом. Настоящим. И не просто настоящим, а лучшим. А вот тогда он найдет средства и поставит на уши весь мир своими фотографиями. Если не весь мир, то хотя бы родные должны это увидеть.
Глава 5
Первый снег выпал в этом году поздно, в середине ноября. Причем насыпало его много. Черный, рано темнеющий, а с переведенными часами темнеющий еще раньше город вдруг посветлел.
