В полуденные, наполненные истомой часы мне чудится, что оно исполняется. Душа распахивается в порыве глубокой благодарности.
Наши отношения с Барбарой постоянно сопровождаются неожиданными непонятными взрывами. Она не способна долго сохранять безмятежность духа. Но тем не менее с Барбарой Бернштейн я провел лучшие дни моей жизни. Первые наши годы были насыщены невинной, неотступной и волшебной тайной, которая не поддается ни описанию, ни забвению. Пусть время потечет назад и вернет мне прошлое!
Я учился тогда на юридическом факультете университета, а Барбара преподавала математику в средней школе. Жили мы в двухкомнатной квартире с крохотной передней, запущенной до ужаса и полной клопов. Зимой, бывало, прорывало трубы, и горячая вода заливала пол. Любую поверхность ниже рукомойника мыши и тараканы считали своей территорией. Только потому, что квартира была студенческим жильем, ее нельзя было назвать трущобой. Сдавала нам ее пожилая греческая пара, оба больные люди. Сами они жили через двор, этажом выше. В любое время года мы слышали надсадный кашель нашего хозяина – он страдал туберкулезом. Его жену мучили артрит и болезнь сердца. Каждый месяц я с ужасом думал о том, как понесу им деньги. Как только открывалась их дверь, в нос ударял дурной, как у прокисшей капусты, запах. На более приличное жилье у нас не было денег. Поскольку изрядная часть скромного жалованья начинающего преподавателя уходила на мое обучение, мы приближались к статистическому уровню нищеты.
Мы такие бедные, шутили мы с Барбарой, что единственное удовольствие, которое мы можем себе позволить, это снова лечь в постель. Шутка отчасти смягчала неловкость, которую мы оба испытывали, так как знали, что чересчур много занимаемся любовью. Да, то были годы плотских утех. Я изнывал, дожидаясь конца недели. И вот наконец суббота, священный день: ужин вдвоем, бутылка недорогого вина, а потом радостная, лихорадочная близость. Мы могли начать где угодно – на кухне, в прихожей, в гостиной – и, сбрасывая на ходу одежду, двигались в спальню. Это могло продолжаться часами. Мы катались по постели, мой член был постоянно в состоянии эрекции. Заострялись грудки моей черноволосой красавицы. Однажды поздним вечером – мы раздевались в спальне – я вдруг вижу, что жалюзи на окне подняты, а из противоположного окна на нас смотрят наши соседи, старик со старухой. Смотрят невинными округлившимися глазами, какие бывают у напуганных зверьков. Не думаю, что они специально подсматривали за нами. А Барбара уже взяла в руку мой набухший, смазанный миндальным маслом член. Она тоже увидела тех двоих. Я дернулся было к окну, чтобы опустить ставни, но она удержала меня и прошептала, обдавая горячим дыханием и снова ухватившись за мою плоть: «Не надо, не обращай внимания. Ведь они почти что мертвые».
Глава 21
Через неделю после того, как было объявлено о привлечении меня к суду, мы с Сэнди стоим в приемной юридической фирмы, в которой с мая Реймонд Хорган числится партнером. Помещение классное: паркетный пол, покрытый персидским ковром невероятных размеров с розовыми узорами всех оттенков по темно-голубому полю, десяток дорогих абстрактных картин на стенах, по углам – столы со стеклянными поверхностями и хромированной окантовкой, на них аккуратные стопки «Уолл-стрит джорнэл» и «Форбс». За изящным столом розового дерева – хорошенькая блондинка, которая, вероятно, получает дополнительно пару тысяч в год за свою внешность.
Взяв меня за лацкан, Сэнди шепотом дает указания. Молодые служащие в рубашках с короткими рукавами, снующие из кабинета в кабинет, вряд ли видят, как движутся его губы. Никоим образом не ввязываться в спор, говорит Сэнди. Реймонд будет задавать множество вопросов. Мой приход сюда должен оказать, по выражению Сэнди, «всего лишь стимулирующее воздействие». И главное – я не должен терять самообладание, как бы он меня ни встретил.
– Знаешь новость? – спрашиваю я.
– Слухами земля полнится. Гадать бесполезно. Скоро мы все узнаем из первых рук.
Да, Сэнди о многом наслышан. У хорошего адвоката должна быть широкая осведомительная сеть. Информацию доставляют клиенты, репортеры, знакомые полицейские, не говоря уже о других адвокатах. Адвокаты всегда представлялись мне особым племенем людей, которые передают друг другу новости грохотом тамтамов. Сэнди рассказал мне, что дель Ла-Гуарди вызвал Реймонда, как только сел в его кресло. Реймонд тщетно пытался отвертеться. Я надеялся, что после этого инцидента их отношения будут еще холоднее, но, увидев в списке свидетелей Реймонда Хоргана, Сэнди решил иначе. Он, естественно, не проговорится, откуда он почерпнул информацию о намерениях Реймонда.
Секретарша ведет нас к нему в кабинет, но оттуда уже вышел сам Реймонд. Он без пиджака.
– Сэнди, Расти, рад вас видеть! – Мой бывший босс хлопает меня по плечу и трясет руку. Он располнел еще больше. Из-под рубашки с короткими рукавами выпирает живот. – Вам не приходилось здесь бывать?
Реймонд ведет нас показывать помещение фирмы. С принятием нового налогового кодекса юридические конторы из бюрократических учреждений превратились в версальские дворцы. Реймонд рассказывает о работах художников, чьи имена он узнал из журналов. Стелла, Джонс, Раушенберг.
– Я особенно люблю эту вещь, – говорит он.
Я смотрю. Одни квадраты и треугольники. В конференц-зале восьмиметровый стол, высеченный из цельной глыбы зеленого малахита.
Сэнди спрашивает о характере работы фирмы.
– Ведем пока что дела на федеральном уровне, – отвечает Реймонд, – и это неплохо. Одно сейчас разбирает Большое жюри в Кливленде. Клиент продал военному ведомству партию парашютов с дефектными стропами. Элементарный недосмотр на производстве, – озорно ухмыляется Реймонд. – Это десять тысяч штук.
Наконец мы попадаем в кабинет Реймонда. Из предложенных ему он выбрал угловой. Отсюда открываются прекрасные виды на запад и юг. Доска достижений, которая красовалась у него в прокуратуре, теперь перенесена сюда. В центре доски – коллективное фото, снятое при последнем вступлении в должность окружного прокурора. Среди сорока других – я, на правом краю.
Неизвестно откуда появляется молодой человек. Реймонд представляет его: Питер… Фамилию я не расслышал. Он вроде самолета-корректировщика – должен следить, чтобы патрон не ляпнул что-нибудь лишнее.
– Итак, чем могу быть полезен? – спрашивает Реймонд, попросив секретаршу принести кофе.
– Прежде всего Расти и я хотим поблагодарить тебя за то, что выбрал время принять нас. Весьма великодушно с твоей стороны.
Реймонд отмахивается:
– Что я должен сказать?
Нелогичное замечание. Вероятно, он имел в виду готовность помочь, не тратя слов.
– Ты, разумеется, понимаешь, – продолжает Стерн, – что Расти не будет участвовать в нашем разговоре. Надеюсь, у тебя нет возражений, чтобы он просто слушал. – Сэнди искоса поглядывает на Питера, который уже лихорадочно строчит что-то.
Реймонд начинает смахивать со стола невидимые пылинки.
– По правде говоря, меня удивило твое желание привести Расти. Но это твое дело.
Сэнди морщит брови – так делают латиноамериканцы, когда хотят сказать что-то деликатное.
– Хорошо. Что же ты все-таки хочешь от меня услышать? – спрашивает Реймонд.
– Мы видели твое имя в списке намеченных свидетелей. Это объясняет наш визит.
– Понимаю, понимаю, – всплескивает руками Реймонд. – Но ты же, Алехандро, знаешь, как это бывает. Раз тебя пригласили на вечеринку, надо идти.
Я тысячу раз слышал это от Реймонда. Пустая отговорка, чистый блеф. Разговаривая, он много жестикулирует, лицо его то и дело растягивается в улыбке, однако в глаза собеседнику он не смотрит. Таким же манером он общается с адвокатами. Я, конечно, большой человек, словно объясняет он нам, но помочь ничем не могу. Когда посетители уйдут, он не преминет вслух как следует обозвать их.
– Значит, ты явишься в суд?
– А куда денешься?
– Конечно. Я правильно понимаю, – ты пока не беседовал с обвинителем?
– Нет, немного побеседовал. С ними разговаривал, теперь вот с вами. Сперва разговор не клеился. Я выпустил на них Майка Дьюка, потом сам пару раз посидел с Томом Мольто, но так, с глазу на глаз. Во всяком случае, я ничего не подписывал.
Я чувствую, как во мне закипает злость, но стараюсь сдержаться. Вижу, что за Реймондом ухаживают, он ведь главный свидетель. Не добиваются никаких заявлений, дабы сгладить его непоследовательность, которая неизбежно выплывет при перекрестном допросе.
– Ты сказал, что разговор поначалу не клеился. Могу узнать почему?
– Из-за всяких мелочей… Здешний народ, я имею в виду своих новых партнеров, малость нервничает. Да и мне этот процесс не в дугу. Хорошенькое начало. Всего третий день в этом кресле, а уже вызывают в суд. Солли Вайс не очень обрадовался, – заключает Реймонд, имея в виду директора- распорядителя фирмы.
Сэнди молчит. Шляпу и портфель он намеренно держит на коленях и смотрит на Хоргана испытующим взглядом. Этот персонаж не желает ни о чем говорить. И вдруг Сэнди, как он иногда это делает, отбрасывает церемонии и ныряет в глубину.
– И что же ты им сказал? – негромко и очень спокойно спрашивает он.
– Кому? Партнерам?
– Твои партнеры меня не интересуют. Меня интересует, что мы можем ожидать от твоих показаний.
Сказав резкость, которая была как вспышка яркого света, Сэнди переходил на более привычный для него тон. Он показал свой характер, и этого достаточно.
– Ну ладно, раз ты настаиваешь… Не хочу передавать дословно наши разговоры. – Реймонд кивает в сторону своего помощника. – Да и не упомнишь всего.
– Дословно не требуется. Каких вопросов намерен касаться? Каких эпизодов? Каких лиц? Скажи, что считаешь возможным сказать. Со стороны трудно определить, какие показания из свидетеля могут вытянуть. Ты сам это хорошо знаешь.
Я не совсем улавливаю, к чему клонит Сэнди. Могли бы уже убраться восвояси. Мы узнали позицию Реймонда Хоргана. Он не дружественный свидетель.
– Я намерен дать показания относительно того, как Расти вел расследование. Как он сказал мне, что заинтересован в этом деле. Как он расспрашивал меня о личной жизни.
