Служит ли оправданием присущая нации скромность, коли мы так мало говорим о салаке, водружаем ее на столь низкий пьедестал? Очевидно, ДУХ САЛАКИ не так тщеславен, чтобы требовать себе памятник, такой как стоят Луриху или Кересу. Отныне у нас есть национальный камень — известняк. У нас есть национальная птица — касатка. И что произойдет, если в один прекрасный день мы провозгласим салаку нашей национальной рыбой? Сей поступок был бы многозначительным. Мы глубоко осознали бы исторические заслуги маленькой рыбки перед эстонским народом. Если бы достаточно знали, как совершенствовался лов, лучше понимали бы собственное прошлое. Если бы понимали прошлое страны и народа, лучше разобрались бы в самих себе. Лучше разбираясь в прошлом и в самих себе, разумнее планировали бы собственное будущее.
Допустим, кому-нибудь покажется, будто мы обидим другие прибрежные страны и народы, признав салаку своей национальной рыбкой, тогда можем почтить ее иначе, объявив одни день в году ДНЕМ САЛАКИ. В этот день свое умение, чувства и мысли могли бы демонстрировать как домохозяйки, так и философы. Будем говорить по радио и телевидению, в школах и общественных местах как о кулинарных блюдах, от которых слюнки текут, так и о философии салаки, которая дает пищу для ума.
Что касается морского лова, то первые же годы самостоятельности показали, что эстонец вовсе не отличается скромностью и не заботится о природе. За два-три года опустошили все прибрежные воды, выловили окуней, щук, плотву, даже несчастных мальков и загнали скупщикам за валюту. Люди с грустным видом толкутся на рынке и останавливаются возле салачьих прилавков, откуда на них смотрят странные рыбины с большими головами и тощим тельцем. По крайней мере народ может что-то купить, коли очень захочет. Колхозы исчезли, хищнического лова не должно бы теперь быть, однако тралботов не убавилось, сейнеры приватизированы, пьянства меньше, а корысти больше. Если когда-то на приемке рыбы возникали проблемы, то теперь перекупщики дерут глотки и препираются на пирсе задолго до прихода рыбаков к причалу. Как салаке удается противостоять всему этому? Если бы у нас был ДЕНЬ САЛАКИ, то хотя бы в этот день мы смогли бы унять жадные крики горлопанов и поговорить по душам как о судьбе народа, так и о судьбе рыбы.
Когда Преэдик привозит улов домой, жена сидит, уткнувшись носом в телевизор, и слушает мудрое и сочувственное выступление Папы Иоанна Павла Второго.
— Хватит тебе на чужих мужчин заглядываться! — громогласно заявляет Преэдик с порога. — Рыба ждет во дворе!
— Потише, потише… — урезонивает жена.
— Ты слышала — рыба во дворе!
Жена вздыхает, но продолжает смотреть. Папа говорит:
«Сегодня мне доставляет удовольствие лично разделить с вами радость по поводу полного восстановления национальной независимости. Да благословит Господь Эстонию и каждого ее жителя!»
— Спасибо, — растроганно шепчет женщина в доме на Абруке. Она выключает телевизор, покрывает его вышитой скатеркой, чтобы солнце экран не повредило, и переводит взгляд на стоящего в дверях мужа.
— О какой рыбе ты толкуешь?
— Сама посмотри! — Преэдик машет рукой в сторону двора. — Полный кузов. Самого лучшего сорта салака.
— Чудо из чудес. Так море еще не совсем оскудело?
— То-то и оно, — не без гордости отвечает муж.
Она с удивлением продолжает разглядывать Преэдика.
— Щечки у тебя зарумянились, глазки так и бегают. Будто на молоденьких девок засматривался.
— Будет тебе…
А ведь причиной тому — бодрящее утро, море с его миражами и тремя тоннами отборной салаки, разгорячившими старого рыбака. Три тонны! После стольких порожних дней. Три тонны, когда в душе уже зрела злость, росло подозрение, что ДУХ САЛАКИ повернулся спиной к их прибрежным водам.
— Может, сперва нажаришь полную сковородку? Со сметаной и лучком.
— Конечно, — кивает жена.
— А потом почистим и в соль.
— Никак не выйдет.
— Это почему же?
— А потому, что в доме соли нет.
Совсем неожиданная для Преэдика новость.
— Ты что говоришь-то? — и у мужика лицо вытягивается.
— Что есть, то и говорю. Сам неделями ругал то мужиков, на тралботах, что все на дне перевернули, то горожан, что отходами Рижский залив испоганили, а соли принести не удосужился.
— Проморгал…
Однако с солью не такая большая беда, какая была с рыбой. Соль можно попросить в любом доме. Но прежде чем идти по деревне, жена готовит полную сковороду салаки с лучком и укропчиком.
Тысячи раз они вот так сидели в кухне за столом — по обе стороны от сковородки. Правильнее сказать — поначалу сидели вдвоем, потом в окружении целого выводка голосистых детишек, потом снова вдвоем. Кто не сиживал за этим столом, может подумать, будто жареная салака всем до смерти надоела. Но вот один отпрыск приезжает домой из Таллинна, второй из Тарту, третий из Раквере, четвертый из Пярну, и не успевают верхнюю одежонку скинуть, как уже справляются: «А салака есть? Со сметаной и луком?» Конечно, салаку можно приготовить по-разному, но именно это как бы фирменное блюдо, семейная привычка, знак того, что ты дома.
Прошлым летом на Абруке гостили финны, муж с женой, обошли все дома и везде записывали, как готовят рыбные блюда. Показывали книгу, которую выпустили в Финляндии, с шестью сотнями рецептов. В следующее издание должна войти тысяча рецептов. Некая чудесная сила таится в этой маленькой рыбешке, что детей поднимает и взрослых поддерживает.
Перед некоторыми домами хозяйки закладывали в клумбы свежую салаку, после чего пионы и левкои цвели самозабвенно. Бывали весны, когда уловы превосходили все разумные пределы, тогда при посадке картошки в борозду к клубням бросали целую рыбку или потроха — осенью едва дотаскивали до дома урожай.
— Даже не знаю, — говорит жена, — надо ли нам полный кузов засаливать на зиму?
Преэдик отвечает философски:
— Самостоятельности добились, однако зимы столь же продолжительные, как раньше.
Преэдик вытирает рот и собирается за солью. Но не с пустыми же руками идти. В баньке из посудины с пивом он нацеживает полный бидон. И до чего же приятно пройтись вдоль деревни, когда из каждого двора доносятся бодрые голоса, везде люди хлопочут. Деревня, что несколько недель вздыхала и охала, словно от недуга, дескать, рыбы нет, нечего на зиму запасать, — эта деревня вдруг преобразилась, вздохнула полной грудью, расшевелилась. Преэдик задерживается у одних, у других ворот с пожеланием: «Бог в помощь!» Кошки гордо ходят вокруг с куском рыбы в зубах, куры кудахчут возле миски с потрохами, собаки возбужденно подскакивают, будто в канун праздника.
Преэдика радушно наделяют солью. Вдобавок столь же радушно заводят разговоры. Перебирают все скудные и обильные рыбой осени. Если какой-то год выпадает, прикладываются к бидону для подкрепления памяти. Если чего-то никак не могут припомнить, утешение ищут в бутылке — нешто запомнишь все до точки!
Когда же Преэдик поворачивает к дому с мешком соли, солнце клонится к закату. Старый человек чувствует, как утомил его долгий и знаменательный день появления салаки. Он присаживается на обочине, прислонившись спиной к нагретому замшелому валуну. И незаметно погружается в дремоту.
Во сне Преэдик видит ДУХА САЛАКИ.
ДУХ САЛАКИ спрашивает:
— Ежели бы не было салаки и не было лова салаки, как бы ты вообще жил-то?
Преэдик отвечает:
— Да уж как-нибудь. Не такой я никудышный человек, чтобы вообще не прожить. Но это была бы
