шагов.
Когда его отделяло от «Вольво» ровно семь метров, раздался первый выстрел-шлепок, отчего симметричное, левое переднее боковое стекло покрылось сетью трещин. «Что он делает с машиной, сука!» – разъяренно подумал Пьеро, в котором уже сидела первая пуля, вошедшая в верхнюю часть живота так же незаметно, как и пальцы филиппинского хирурга-нетрадиционала.
Он продолжал отталкиваться ногами от земли, думая от том, что машину лучше обежать сзади, чтобы схватить ублюдка за шиворот и бить лицом о выступающие из дверцы острые осколки стекла.
На вторую пулю он налетел в пяти с половиной метрах от истязаемой угонщиком машины. Она пробила трохею и, чиркнув о позвоночник, полетела дальше, почти не сбавив скорости. Только сейчас Пьеро ощутил резкую боль, настолько острую и неожиданную, что его сознание потеряло ориентацию, истерично заметалось в дебрях огромного организма. «Порвал сухожилие!!!» – мелькнула все ещё жадная мысль, продолжавшая гнать начавшее умирать тело к «Вольво», которое было почти новым и стоило очень дорого.
Третья пуля, вошедшая в левый глаз, не смогла остановить ни туловище, ни голову, ни ноги, ни руки, которые, подчиняясь теперь уже лишь законам динамики, пролетели по инерции ещё два метра.
Наконец-то Пьеро понял, что это конец света. Именно таким он себе его и представлял: небо рухнуло на землю, расплющив все живое, вокруг – вверху, внизу, по сторонам – взрывались светила, ревели трубы, неслись страшные всадники. Боль была непереносимой, она разрывала несчастное тело Пьеро на части и разбрасывала их в черной пустоте космоса.
Но внезапно она закончилась. И Пьеро с восторгом ощутил небывалую легкость, всего его, без остатка, стремительно заполнило счастье, великая радость и удивление. Пьеро увидел с большой высоты маленький двор, себя, неподвижно лежащего на мокром осеннем асфальте с неестественно разбросанными руками и ногами, с неузнаваемым под непрозрачной пленкой крови лицом, машину, в переднее колесо которой зачем-то упиралось головой его тело. Однако для Пьеро все это было уже совершенно чужим, ненужным, безразличным. Новая неземная радость наполняла его невероятным счастьем.
Однако радоваться было рано, поскольку впереди его ждал суд. Этот суд должен был быть не таким, как десятки процессов, которые выиграл Пьеро, втоптав в грязь честь и достоинство. И, прежде всего, свою честь и свое достоинство. Выиграл, опираясь на воровской закон, силу преступным путем нажитых денег, продажность армии таких, каким был и он сам, адвокатов, судей, прокуроров, свидетелей, судебных исполнителей, следователей. На этом, грядущем, высшем суде, знающем наперед и мысли, и дела, недоступном звону злата, от сурового приговора Пьеро не могло спасти ничто. Напрасно было прибегать к злословью, лицемерию, лести. Нет, что бы он не говорил в свое оправдание, содеянное невозможно было смыть даже всей его рабской кровью…
Четвертая пуля, вылетевшая из ствола Беретты, бессмысленно пересекла двор, отрикошетила от бронированной двери и с визгом покинула двор.
Танцор, сам не понимая почему, сказал зло: «Наперсник разврата!» и грязно выругался. Затем с невозмутимостью леди Макбет Мценского уезда убрал пистолет в карман куртки, в специально пришитый Стрелкой карман, чтобы оружие входило туда в рабочем состоянии, с глушителем, и спокойно пошел к переулку.
В арке с удивлением понял, что его ни за что не вырвет, как это часто происходит с людьми по первому разу. Танцор ещё раз выругался. И тут же понял, что для него рефлексом, заменяющим рвотный, является агрессивное выговаривание матерных слов.
Нет, погони не было. Да и быть не могло. Потому что в тот момент, когда все было закончено, в костре взорвался четвертый патрон, и пуля, влетев через окно на первый этаж, разбила укрепленный на потолке светильник.
Отсутствие юрисконсульта обнаружили лишь через десять минут, когда в «Среднерусской возвышенности» улеглись страсти, и охранники вернулись на свое рабочее место. Произошло это в тот момент, когда неприметный жигуль Танцора уже слился со сплошным потоком машин, несущихся по Садовому кольцу.
Апплет 1001. Виртуал виртуалу глаз не выклюет
Встретившись, Осипов и Степанов через три минуты очного знакомства уже испытывали обоюдную приязнь. Оба были умны, профессиональны, честолюбивы и не собирались тратить жизнь на низкооплачиваемую милицейскую рутину, до тридцати лет подчиняясь всяким ничтожествам и срастаясь с криминалитетом, чтобы после тридцати пойти в услужение к кому-либо из тех, кого они сейчас должны были разоблачать и изолировать от общества.
Оба сошлись в том, что «Мегаполис» может дать им неплохую возможность повернуть свою жизнь к лучшему. Хотя, конечно, был определенный риск перегнуть палку, подписав себе тем самым смертный приговор. Но кто не рискует в двадцать четыре года? Особенно сейчас, когда рискующий может не только, как говорится в старинной поговорке, ежедневно пить шампанское, но и наращивать огромные проценты в оффшорных зонах.
Осипов, которого, что называется, подловили, заглянули в его карты, был этим только доволен. Потому что одному раскрутить это дело, было тяжело. В чем он уже успел убедиться после трех дней безрезультатного нахрапистого наскока. Вдвоем же, причем с таким одаренным компаньоном как Степанов, было бы не только легче, но и приятней работать.
Весь первый день Алексей вводил Степанова в курс дела, поскольку тот вышел на «Мегаполис» лишь вчера, после их телефонного разговора. Как и следовало ожидать, краснопресненский следователь все схватывал на лету, неплохо ориентируясь в специфике проблем Интернета.
На следующий вечер обсудили стратегические моменты расследования и сошлись в том, что Осипов в свое время выработал верную концепцию: не гоняться впустую за организаторами Игры, а выманивать их на себя при помощи провокационных действий. При этом решили разделить между собой и сферы деятельности. Алексей взял на себя работу с сервером. Леонид на первых порах занялся поиском материальных следов, которые должны были оставить игроки. Если, конечно, они сами были материальны. И первым номером в этом списке значился то ли убитый, то ли не убитый на Зоологической улице Юрий Леонидович Жариков.
Первый визит Степанов нанес в домоуправление, которое и выписало Жарикова из занимаемой им при жизни квартиры в доме номер двадцать четыре по Южнопортовой улице. Паспортистка Алевтина Александровна оказалась дамой уже немолодой, хранящей на лице явственную печать принадлежности в былые годы к многочисленному племени бесплатных и добровольных по долгу службы осведомителей КГБ.
