– А что, похож на бандита, что ли?
– Да нет, конечно. Только интересное дело получается. Вчера вечером эти козлы приходили. Наезжают, суки! Хотят конюшню отобрать.
– Серьезно?
– Куда уж серьезней! Если бы у нас хоть крыша была получше. Или стволов побольше. А так только пара Макаровых у охранников.
Василий уже и разрумянился, и расправил плечи. И был предельно откровенен с малознакомым человеком.
Танцор хоть плеч и не расправлял, но также говорил с Василием начистоту. Потому что Василий ему нравился. И этого было вполне достаточно для доверительного разговора.
– Слушай, – сказал Танцор, накладывая в тарелку салат из креветок, – я и мои друзья тоже хотим потягаться с этими ублюдками. Может, вместе что-нибудь получится?
– С двумя Макаровыми?
– Слушай, а не ты ли в прошлый раз что-то про тачанку с «Максимом» рассказывал?
– А! Пьяный был.
– Ладно. На первое время, для самообороны, мы могли бы дать вам пять пушек. И, пожалуй, один гранатомет. Годится?
– А ты все же не провокатор? – спросил Василий, перестав жевать.
– Нет, я не провокатор, – честно ответил Танцор. – Нам скоро с этими ублюдками придется биться насмерть. До полного их искоренения. Ну, и если вы положите парочку до начала большой войны, то это нам будет только на руку. Понял?
– Понял, – обрадовался Василий столь простому объяснению такой филантропии.
– Только учти, гранатомет на время. Потом самим понадобится. По рукам?
– По рукам!
Пожали друг другу руки. Налили. Чокнулись. Выпили. Крякнули.
– Слушай, – спросил неопытный в таких делах Василий, – ну замочим мы одного или двоих. И куда их потом? Закапывать, что ли?
– Не, – ответил Танцор, пережевывая куропатку, – вы их прям к воротам относите. Они их сами уберут. У них этот процесс налажен. Сам проверял: четыре трупа будто испарились. И никакого шума по линии ментуры! У них там, блин, прямо фабрика!
А гулянье между тем разворачивалось, постепенно приобретая естественную природную симптоматику. Дамы уже кокетливо смеялись смелым шуткам кавалеров. Тосты уже поднимались не общие, а междусобойные – персоны на три-четыре. Ножи за ненадобностью были уже отложены, а водка разливалась не в рюмки, а в более просторные бокалы. Рокот оживленных голосов сливался под расписанными Врубелем сводами в единый мощный поток, который неумолимо катит привольное веселье вперед, словно камни горная река, – вперед, непременно вперед, навстречу утренней неизвестности!
Но тут встал Егорыч. И рявкнул так, что всё остановилось и смолкло:
– Тпру, оглоеды!!! А не грянуть ли нам нашу, родимую?
И тут всех поразила Стрелка. Поднялась из-за стола, сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед Егорыча и, подперши руки в боки, сказала задорно:
– А что?! И грянем!
И начала высоким чистым голосом:
Ой, при лужку, при лужке,
При широком поле,
При знакомом табуне
Конь гулял по воле!
И все застолье подхватило до боли знакомые слова. Всеми своими и басами, и сопранами, и тенорами, и фальцетами. А вместе вышло стройно и мощно:
При знакомом табуне
Конь гулял по воле!!!
И затихли, вновь уступив место Стрелке.
Ты гуляй, гуляй, мой конь,
Пока не споймаю,
Как споймаю – зауздаю
Шелковой уздою!
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта хакерша, воспитанная американским Интернетом, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые компьютерная феня давно бы должна была вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от неё Егорыч. Как только она запела торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Танцора и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
