Ну, а на Танцора вообще нельзя было смотреть без слез. Человек и терзался, и казнил себя, и можно себе представить, какими словами себя обзывал. Мысленно, поскольку рядом была Стрелка.
Ей эта ситуация самобичевания категорически не нравилась. Поэтому достала заготовленную для Деда бутыль виски и разлила по чашкам. Чтобы неэстетично и как можно противней. То есть как лекарство.
Выпили и перекосили физиономии.
Налила еще. И, пригрозив побоями, заставила выпить ещё раз. И до дна.
Выпили.
Стрелка, как меряют пульс опасно больному, серьезно смотрела на циферблат часов и знаками запрещала раскрывать рты.
Ровно через пять минут позволила разговаривать.
И их, естественно, понесло. И интонации резко переменились, и выражения лиц, и, главное, – содержание беседы.
Как поется в одной старинной советской песне: всё стало вокруг голубым и зеленым.
Да, доказывал Следопыт Танцору, у нас очень много данных для того, чтобы определить и личность Козла, и место, где он живет.
Да, доказывал Танцор Следопыту, у нас очень много данных для того, чтобы определить и личность Козла, и место, где он живет.
Каждый доказывал свое, не обращая внимания на то, что говорит собеседник. Доказывал, упиваясь своим гибким умом, прозорливостью и проницательностью.
И тот, и другой твердили друг другу, что все станет ясно, когда они всерьез займутся похищенными у Козла файлами. А если к делу подключить ещё и Деда, то это вообще плевое дело. Так, разминка, а не дело. Минут пятнадцати вполне хватит.
Стрелка сидела рядышком и слушала эту бахвальщину с большим наслаждением. Пусть потрепятся. Главное, вывела их из штопора.
Между тем с Козлом уже покончили. Потребовалось расширить круг тем, а также привлечь к общению новых собеседников. Поскольку Стрелка сидела молча и только глупо улыбалась, позвонили Деду.
Дед похвастался тем, что получил письмо от Дженни. Далекая американская подруга интересовалась здоровьем своего милого бойфренда, передавала приветы его друзьям и рассказывала о том, что «мы в нашей Оклахоме живем очень хорошо», потому что, судя по дружным всходам, осенью будет очень хороший урожай. И, значит, все её бесчисленные стада будут сыты. А потому будут давать много молока, мяса и шерсти.
Что же касается двух русских коней, то они уже освоились. У обоих очень хорошая эрекция, и, значит, осенью следует ждать хороший крепкий приплод. «Мои девочки, – писала Дженни, имея в виду кобыл, – им очень нравятся. У них очень большая любовь».
Что же касается конюха Егорыча, то и он неплохо освоился. «Подружился с нашими ковбоями, – писала о Егорыче Дженни, – и теперь он с ними неразлейвода. Это он научил меня такому красивому слову. А наших ковбоев он научил каким-то особым словам, которые мне говорить не разрешает. Говорит, что за такие слова в России людей арестовывают полицейские».
В связи с чем Дженни заканчивала письмо рассуждениями о демократии, о свободе слова и о могуществе первой поправки к Конституции Соединенных Штатов Америки.
– Может, к нам на огонек залетишь? – предложил Танцор. – У нас тут сейчас весело.
Однако Деду было не до праздной гульбы. Он писал какую-то потрясающую программу, в машинных кодах, которая, как он пообещал, должна творить в Сети чудеса.
В связи с тем, что в разговоре с Дедом прозвучала информация о лошадях, необходимо было позвонить и Василию.
К телефону долго никто не подходил. Потом ответили:
– Охрана слушает.
Танцор чуть было не ляпнул сполупьяну: «Ох, рано встает охрана!» Однако вовремя опомнился и деловито попросил Василия.
– Василий уже давно ушел.
– Слышь, друг. Это его товарищ звонит. Танцором меня зовут. Может, помнишь, когда ваших коней продавали?
– Да, помню, – ответил охранник уже более живо. – К тому же и за гостинцы спасибо. Они нам очень пригодились.
– После того раза отстали, надеюсь?
– Да, теперь тишина.
– Слышь, скажи-ка мне домашний телефон Василия. Там весточку из Америки прислали. От Егорыча.
– А! – ещё более оживился охранник. – Ну, как он там?
– Да всё нормально. Русский человек нигде не пропадет. Говорит, научил ковбоев материться.
Охранник радостно рассмеялся.
И это было странно. И несколько обидно за Великую Русскую Культуру. Неужели в ней, в Великой Русской Культуре, всего-то и ценного, что несколько матерных слов, которые наши соотечественники развозят и внедряют по всему свету? Неужели нет Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого, Чехова? Почему лишь одни матерные слова готовы жадно, словно губка, впитывать народы мира из всего необъятного богатства
