Назад! Не подходите! Чуть что, бомбу швырну. Знаете, что такое бомба? Как рванет — и всех вас к аллаху… Ведите меня к командиру. Пошевеливайтесь! Я самый большой начальник, а сзади меня огромный отряд. Я над вашими начальниками начальник.
Зейнеб, Абдулло-Джон и Мамай быстро встали.
Послышалось пыхтение, и в кибитку вошел полный киргиз небольшого роста, в черном шелковом халате. Через его плечо висел маузер, в левой руке он держал карабин, в правой — гранату. — Длиннорукий! — радостно сказал Мамай.
— Да это Кучак! Здравствуй, Кучак! — закричала Зейнеб и, завизжав от радости, подбежала к нему и крепко его поцеловала. — Это Кучак! Это Кучак!
— Ого, Зейнеб, здравствуй! Какая ты красивая стала! А трудно меня узнать? Халат какой, ты пощупай: шелковый! А сапоги видала? Нет, ты посмотри!.. Зови всех наших, пусть смотрят на меня, — сказал Кучак. — И дайте мне поесть, я отощал, как сурок зимой. Там, внизу, мой отряд — сто человек. Пусть сюда их приведут, накормят, напоят. Сам Максимов послал меня сюда. «Спаси, говорит, кишлак». Я пошел, со мной сотня бойцов-удальцов. И с джигитами добротряда мой помощник Муса.
— Отряд из бывших басмачей? — быстро спросил Абдулло-Джон. — Нет, из джигитов добротряда, из сарыкольских комсомольцев. Басмачей не берем. Помогаем пограничникам! А, — сказал Кучак, несколько сбавив тон, — да ты сам добротрядец! — Не ожидая приглашения, он запустил руку в котел и вынул баранью ножку. — Я всех басмачей знаю. Это я их разогнал. Почему я не вижу айрана? Где айран?
Абдулло-Джон вышел.
Женщины вбегали в юрту и обнимали Кучака.
— Задавите! — сказала Зейнеб и вдруг заскучала. На первых порах она очень обрадовалась Кучаку. Но сейчас она потеряла последнюю надежду. Если Кучак пришел один — значит, Джуру убили… ещё там… в Кашгарии… в яме, после неудачной попытки бежать. Когда она услышала об этом от старухи Курляуш, то чуть не сошла с ума. Со слов Мамая — первого сдавшегося женщинам басмача — о длинноруком смутьяне из кишлака Мин-Архар Зейнеб сразу поняла, о ком идет речь. И все же надеялась на чудо. А вдруг не Кучак, а Джура! И вот длиннорукий Кучак здесь, живой и здоровый. Судьба! — Пусть давят, — ответил Кучак, не переставая есть. — Что это за бабье войско? Мой друг Максимов смеяться будет. — Многие басмачи до сих пор скалят зубы. Пойди посмотри на черепа под скалой, — обиженно ответила Зейнеб. — Так это вы их?
— А кто же?
Абдулло-Джон ввел в юрту десять пленных.
— Ты, Кучак, был в крепости — может быть, ты их знаешь? — спросил Абдулло-Джон.
Кучак молча ел, внимательно осматривая вошедших. Пленные стояли опустив головы. Некоторые были в шелковых цветных халатах, в богато расшитых тюбетейках, а на одном, прятавшемся позади остальных, красовалась белая шелковая чалма, закрывавшая часть лица. Кучак старался и не мог вспомнить, где он его видел. — Ну? — торопил его Абдулло-Джон.
— Этих знаю, — сказал Кучак, показывая костью на пленных. — Вот этот из-под Мургаба, вечно голодный и потому злой. В кабале у своего бая, семья у него большая. Я ему предсказал, что если будет меня слушать, то попадет домой. Этот, — показал Кучак ножом на низенького брюнета, — этот таджик из Кала-и-Хумба. Он, когда стреляет, закрывает глаза и голову прячет вниз. Этот, — кивнул Кучак на толстого, с отвисшими губами басмача, — этого я знаю: это подлая лисица, он все подслушивал, что говорили другие, и сразу бежал к Тагаю рассказывать. Из-за него человек пять пропало. Кучак всматривался, стараясь разглядеть человека в белой чалме.
— Эй, эй, белая чалма, ты куда? — поспешно крикнул он. Человека в белой чалме вытолкнули из толпы к Кучаку. — Я бедный человек, я темный… — говорил тот тихо. Кучак вдруг быстро вскочил. Бросив нож, он протянул руку к кобуре. Пленные попятились. Басмач в белой чалме бросился в толпу пленных, растолкал всех и выбежал из кибитки. За ним помчались несколько человек из отряда Абдулло-Джона.
— Держи, лови! — с мольбою в голосе закричал Кучак, выскакивая вслед за ним из кибитки и стреляя вдогонку. Он видел, как человек помчался по склону, и сам побежал за ним.
Вскоре Кучака догнала Зейнеб со сворой собак: — Найдем по следу!
Они добежали вслед за собаками до горной реки. Собаки растерянно метались по берегу и лаяли. Кучак бил себя кулаком по голове и говорил, чуть не плача:
— Что за проклятая судьба! Он был у меня в руках и убежал! Найти его во что бы то ни стало! Максимов ничего не пожалеет. Найди его, Зейнеб, прошу тебя!
И Кучак в отчаянии стрелял в темноту.
— Да кто он?
— Главный шпион. Это опасный враг.
— Почему стреляешь? Куда ты пропал? Ты, как проводник, должен быть все время при мне! — С этими словами из темноты вышел Муса. — Вот, — сказал Кучак, — мой друг Муса. Мы пришли вместе с отрядом переловить всех басмачей. А это Зейнеб, жена Джуры. Разгневанная Зейнеб замахнулась на Кучака, но не ударила. Если человек от горя, что бежал его враг, потерял голову и стреляет наугад в темноту, то такой и вместо слова «вдова» скажет «жена» и сам не заметит этого. «У-у-у, синий осел!» Увидев подошедшего Абдулло-Джона, Муса бросился к нему навстречу.
— Наконец-то! — воскликнул он. — Значит, мы выполнили приказ, раз встречаемся в указанном месте. Надо послать об этом донесение. — И очень прошу, сейчас же пошли бойцов искать только что убежавшего басмача. Очень опасный басмач. Он побежал через реку, туда! — И Кучак показал рукой направление.
Абдулло-Джон тотчас же приказал пяти бойцам из своего отряда «краснопалочников» отправиться в погоню. Ночь была безлунная, пасмурная, и разглядеть в темноте среди валунов человека было почти невозможно. Зейнеб распорядилась, чтобы одна из женщин взяла собак и сопровождала «краснопалочников», но собаки не понимали, чего от них хотят, и не хотели лезть в бурную реку. Все собрались в юрте слушать Кучака. Зейнеб села у стенки. — Я расскажу вам, — начал неторопливо Кучак, — почему не была взята крепость и что случилось. Налейте мне айрана, у меня першит в горле.
— Только говори правду, начальник, — насмешливо сказал Муса. Кучак помолчал.
— Джура всегда говорил, — начал он свой рассказ, — что я самый темный человек, а я видел таких темных, что и слов не подберешь. Ага-хан написал пирам, пиры сказали своим мюридам — исмаилитам, и те, как овцы, пришли к Тагаю и записались басмачами. Но ещё больше было простого, подневольного баям народа. Только и видели эти каратегинцы за всю свою жизнь что родной кишлак в горах. Только и ели они что тутовые ягоды, перемолотые в муку. Поэтому, когда им дали по ячменной лепешке, напоминающей подошву, они обрадовались, как будто попали в рай. В жизни не видел я более храбрых, чем эти горцы! Идут на крепость — кричат, как и все: «Чар-яр!»
— Да ты о деле говори, — сказал Абдулло-Джон, — а то и до утра не закончишь.
— Все по порядку слушай! — сказал ему Кучак сердито. — Максимов попросил меня, я сказал: «Хорошо» — и пошел в басмачи к Тагаю, в десяток Рыжебородого. Да, а перед этим я разогнал басмачей Шарафа, и, не будь меня, Горный кишлак был бы до сих пор у басмачей. Вы, наверно, об этом слышали, а о делах у крепости я вам сейчас расскажу.
Записался я в басмачи к Тагаю, получил винтовку и начал петь о Манасе. Пою, пою — и скажу несколько слов: «Кому служим? Что получаем? Далеко нашим курбаши до славы Манаса, а о Максимове и Козубае уже поют песни». Поговорю с одним, поговорю с другим. Я узнал, сколько бойцов, какое оружие, кто командует, и рассказал Максимову. «Ты, — говорит он, — пугай басмачей. Исмаилитам говори, что пришел новый фирман от Ага-хана, только курбаши его перехватили и прячут, а в том фирмане написано, чтобы все исмаилиты шли домой и чтобы все надели новый талисман». Дал он мне много пятиконечных звездочек, зашитых в треугольник из материи. Я их раздал исмаилитам против пуль. Они берут, на шею вешают. А с одним я пошел к Линезе. «Вот, говорю, какой я верный! К тебе пришел, чтобы сказать, что все каратегинцы носят такое, а в середине пятиконечная звезда. Недаром они слывут большевиками. У них тайный заговор против вас».
Линеза мне спасибо сказал. Ночью горцев обыскали. Отобрали винтовки у многих горцев. Они обиделись и домой хотят идти, а тут вмешался имам Балбак… чтоб он подох, проклятый! Начал расспрашивать у исмаилитов, кто им это дал да что говорил. Потом я начал так делать: сижу ночью с вновь
