точности как тогда на Гнилушке. Понимаешь, это сработал не фаустпатрон. И снова я нашел неподалеку обрывки такого же провода.
Баженов достал из ящика и положил на стол кусок черного обугленного шнура. Сысоев внимательно осмотрел его.
— Обычный электрический шнур с толстой резиновой изоляцией.
— Знаю. Но что за повторяющаяся случайность, почему он опять возле уничтоженного танка?
— Может, это шнур передвижной электростанции или прожектора? И никакого отношения к танку не имеет, а танк разбило потому, что кроме мин или фауст-патрона взорвался собственный боезапас?
— Не знаю. Поедем, посмотришь, пока не стемнело, а то и опасно будет и плохо видно.
Вошел майор Свешников. Доложил, что у трофейных складов на улице Леси Украинки заменил дивизионных часовых комендантскими. Еле удалось…
— Мне уже звонили и Бутейко и Черкасов. Пусть обижаются, — сказал Баженов.
Свешников сообщил, что бывшая больница очень понравилась начальнику госпиталя Равичу, и он очень благодарил — и за дом, и за трофейные медикаменты тоже. Свешников направил группу гражданских и партизан к саперам для обучения технике разминирования. Свешников хотел продолжить свой доклад, но Баженов попросил его повременить, а сейчас подежурить: он сходит с майором в одно место, а через час вернется обедать.
Вернулись Баженов и Сысоев через полтора часа. Свешников передал Баженову приказание генерала Соболева срочно позвонить ему. Сысоев пошел допрашивать пленных. Он надеялся разузнать у них о новом противотанковом оружии. Баженов оказался прав. Плохо, если противник широко применит это оружие против наших танков. Оно не столько поражает материальную часть, сколько деморализует бойцов. А если срывается наступательный порыв, восстанавливать его трудно.
Генерал Соболев оказался у себя.
— Судя по твоей сводке, Баженов, в сорок первом году в Днепре, против города, было затоплено несколько десятков судов: пароходов, барж, катеров. Я правильно тебя понял: не потоплено, а затоплено?
— Да. так.
— Это значит, что моторы были перед затоплением законсервированы и могут быть быстро восстановлены. Так?
— Вот этого не знаю.
— А кто же знает?
— Мне рассказали об этом Льоха и партизан Кучеренко. Что суда затоплены, он точно знает, да и не только он. Все население знает. А вот в каком именно месте и в каком они состоянии — не знают.
— Ты смотрел на Днепр, что там?
— То лед, то ледоход, то «салок
— Значит, понимаешь. Нам срочно нужны катера. Мост не работает. Разыщи катера на дне Днепра, подними; наладь и подай к «Орешку» хотя бы два катера для работы на переправе. Через два-три дня сможешь?
— Я даже не знаю…
— Сколько тебе надо дней, чтобы узнать? Завтра вечером доложи. Все! — он повесил трубку.
Вошел Бичкин с Чернявским.
— Ясновельможному челом бью, В весело сказал Чернявский, оглядывая комнату. — Привел с собой одного с передовой, с левого фланга, где мы вклинились. Думал, они перебежчики, из власовцев; а этот говорит, будто знает тебя.
Он сообщил мне интересные сведения о противнике. Чтоб убедиться, что он не врет, я и привел его. — А как фамилия?
— Посмотри и узнай.
Перед Баженовым предстал подросток, но до чего же худой! Рваная шинель без погон висела на нем, как на вешалке. Провалившиеся щеки, запавшие глаза. Он улыбался, обнажая цепочку белых зубов, но это была страшная улыбка.
— Не узнаете?
Знакомый голос… Знакомые глаза, но кто он? И почему он такой истощенный, — из фашистского плена, что ли?
— Я Ольховский. Лейтенант Ольховский.
— Коля Ольховский?! — Вспомнился островок, где двое раскаявшихся власовцев перебили гитлеровцев; вспомнился этот азартный молодой лейтенант; вспомнился захваченный катер и на нем Коля Ольховский, объясняющий сержантам их задачу на сахарозаводе…
— Конечно, Чернявский, я знаю Ольховского. Герой! Садись же. Сейчас отправлю в госпиталь.
— Меня в госпиталь? Я не ранен.
— Но ты же от дуновения ветерка упадешь!
— Кто? Я? А ну давайте, кто кого! — Ольховский наклонился над столом и, упершись локтем правой руки, поднял ладонь.
— Да ну, полно!
— Я прошу. Я докажу. Или слабо? Вот что: если положите мою руку — выполню ваш приказ и отправлюсь в госпиталь, иначе нет.
Баженов засмеялся. Они сели, покрепче уперлись локтями в стол, сцепили ладони и понатужились — кто кого. Баженов с удивлением почувствовал отнюдь не слабенькую руку лейтенанта. Она дрожала, напрягалась и даже начала было клонить руку Баженова. Он двигал руку Ольховского то вверх, то вниз, чтобы доставить Ольховскому удовольствие, а затем прижал ее к столу и сказал:
— Сейчас кратко расскажите о себе и отправляйтесь в госпиталь к Равичу. Если принесете от него записку, что он отпускает вас ко мне, пусть укажет диету — оставлю.
Рассказ Ольховского был очень недолгим. Когда полк Коленко захватил кирпичные заводы, Ольховский не смог прорвать оборону противника на шоссе, чтобы соединиться с ним, и наступал с группой в тридцать бойцов вдоль шоссе в северном направлении. С ходу занял несколько почти пустых кварталов в низменной части города, а потом за ними начали охотиться фрицы. Ольховскому пришлось разделить бойцов на группы по три — пять человек, чтобы легче было просочиться к своим. Он со своей пятеркой поджег бензо-склад и один танк. Ночью, действуя из засады, уничтожили тридцать одного фрица. Есть было нечего. В живых, вместе с ним, осталось трое. Те двое легкораненые. Нашли парашют с грузом продовольствия. Окружили их в доме, блокировали. Отбивались. Фрицы не атаковали, решили взять измором. А потом, ночью, все же удалось ускользнуть. Еле добрались до своих. Принес интересный прибор.
Ольховский кивнул на Чернявского.
— Радиоприбор у старшего лейтенанта.
— Радиомаяк, — сказал Чернявский. — Я знаю, у тебя в комендатуре тоже есть несколько. Предлагаю следующее: пусть радисты настроят пять радиомаяков на эту же волну. И тогда транспортные самолеты сбросят парашюты и в нашу часть города. Надо только с умом выбрать место для радиомаяка, чтобы парашют не упал в горящий дом.
Баженов попросил Бичкина организовать радиоприманку а Чернявского послал в помощь Сысоеву допрашивать пленных. Когда они прощались с Ольховским, в комнату вбежал Богун. По его лицу текла кровь, губа была разбита.
— Товарищ комендант, грабят цистерны со спиртом на путях возле вокзала.» Надо автоматчиков. Сам пробовал прекратить — чуть не убили.
— Кто грабит?
— И гражданские, и военные. Чисто базар!
Так Богун определял отсутствие всякой дисциплины, анархию.
Баженов мгновенно представил себе, что это значит — перепившиеся военные. Попробуй урезонь вооруженного пьяного! Нет, недаром гитлеровцы оставили полные цистерны…
Через несколько минут «виллис» и грузовая машина с автоматчиками мчались к вокзалу.
На путях, заставленных разбитыми и целыми составами и вагонами, точнее — на пути, где стоял товарный состав из обычных платформ и крытых вагонов, находились две цистерны, обе по краям этого
