магазине 'Батя' она выбрала туфли на шпильках и скинула свои, рваные. В лавке ювелира купила серьги. Внезапно захотелось есть, будто отродясь во рту крошки не держала. У входа в 'Моти-Махал' она заколебалась. Прошла дальше и вошла во 'Франсэ'. Глаза ее блестели, мужчины провожали ее взглядом, это приятно волновало. Молодой человек с соседнего столика подсел к ней. Она взглянула на него весело, озорно. Он заказал вина, затеял было разговор, но она не отвечала. Внезапно, не доев и не притронувшись к вину, она поднялась и вышла.
В автобусе, идущем в Ильморог, мужчины уступали ей место. Она принимала это как должное. В баре она прошла прямо к стойке. Девушки разинули рты от изумления. Даже Ньягути изменило ее обычное равнодушие. Беатрис угостила всех пивом. К ней подошел хозяин, попытался заговорить. Почему она не вышла на работу? Где была? Согласится ли работать в баре, помогать Ньягути у стойки? Ей передали записку. Один из важных гостей приглашал ее за свой столик. Посыпались записки и от других; свободна ли она в этот вечер? Ей предлагали прокатиться в Найроби. Она чувствовала себя сильной, уверенной.
Достав шиллинг, она опустила его в проигрыватель. Робинсон Мванги исполнял песню 'Кванью Ндигакона'. Мужчины один за другим приглашали ее танцевать. Она делала вид, будто не обращает на них внимания, но ей льстило, что они так и вьются вокруг нее..
Около шести в бар ввалился владелец пятитонки в своей шинели, за ним шел полицейский. Зеленщик оглядел зал с порога. Она как ни в чем не бывало пританцовывала у стойки, покачивая бедрами. Сначала он не узнал ее, потом издал торжествующий вопль:
— Вот она! Воровка, воровка!
Все застыли. Полисмен шагнул к Беатрис и защелкнул на ее запястьях наручники. В дверях она задержалась на миг, обернулась и плюнула.
Тишина сменилась громким смехом, все говорили разом. 'Ее надо взгреть, она заслужила хорошую взбучку!' — надрывался один. 'Эти девки из бара…' — шипел второй. 'Как растет преступность!' — возмущался третий. 'Ввести смертную казнь за любое посягательство на частную собственность!..'
Владелец грузовика стал героем дня, оказался в центре внимания. Его угощали пивом, забрасывали вопросами, требовали рассказать все по порядку. Впервые его допустили в этот круг, и он повествовал не торопясь, смакуя каждое слово. Слушатели были полны сочувствия к потерпевшему — ведь каждый мог оказаться на его месте, да, слава богу, пронесло!..
Свидание в темноте
Мать рассказывала ему когда-то сказку.
'Чем же кончилась эта сказка? — вспоминал Джон, — Вот бы снова стать маленьким, очутиться в нашем старом доме и спросить у мамы, чем она кончилась…'
Но он уже не мог стать маленьким. И никогда не сможет стать. И мужчиной он тоже еще не был…
Он стоял на пороге хижины и смотрел на своего старого, хилого телом, но сильного духом отца, который шел по деревенской улице к дому с пропыленной коленкоровой сумкой, покачивающейся у него на боку. Отец повсюду носил с собой эту сумку. Джон знал ее содержимое: Библия, сборник церковных гимнов и еще, наверно, тетрадь с ручкой. Его отец был проповедником. Должно быть, потому он и запретил матери рассказывать ему, Джону, сказки… Это произошло много лет назад. Мать стала говорить сыну: 'Нет, не проси никаких сказок, а то отец услышит'. Она очень боялась отца.
Джон зашел в хижину и предупредил мать, что идет отец. Отец вошел. Джон молча постоял около него и направился к выходу. На пороге он замешкался, лотом вышел на улицу.
— Джон, эй, Джон!
— Да, папа?
— Вернись.
Он остановился в нерешительности. Сердце забилось сильнее, а внутренний голос спрашивал:
— Сядь. Ты куда?
— Погулять, папа, — ответил Джон уклончиво.
— В деревню?
— Да так… никуда особенно;
Джон чувствовал взгляд отца, который, казалось, пронизывал его насквозь. Он тяжело вздохнул. Ему не нравился этот взгляд. Отец всегда смотрел на него так, будто он неисправимый грешник, за которым нужно постоянно приглядывать. 'Да я и есть грешник!' — подсказало сердце. Он виновато отвел взгляд от отца и умоляюще посмотрел на мать, но та спокойно чистила картошку и, казалось, ничего не замечала вокруг.
— Почему ты не смотришь мне в глаза? Что-нибудь натворил?
У Джона все внутри сжалось от страха, но лицо оставалось спокойным. Он слышал тяжелые, глухие удары своего сердца. Он не сомневался, что отец все знает, и только думал: 'Зачем он мучает меня? Почему не скажет сразу, что знает?' Другой голос прошептал: 'Нет, он не знает, иначе уже обрушился бы на меня'. Это его немного утешило. Джон набрался храбрости и поднял глаза на погруженного в свои мысли отца. '
— Когда едешь?
'Зачем спрашивать? — подумал Джон. — Я ведь уже много раз говорил'. И вслух произнес:
— На той неделе, во вторник.
— Хорошо! Завтра пойдем покупать все, что нужно в дорогу… Слышишь?
— Да, отец.
— Так что будь готов.
— Да, отец.
— Можешь идти.
— Спасибо, отец. — Он направился к двери.
— Джон!
— Да? — сердце почти замерло в груди. Следующая секунда показалась ему вечностью.
— Ты, кажется, спешишь… Мне не хочется, чтоб люди говорили, будто мой сын слоняется без дела. Я слыхал, твои дружки собираются отметить твой отъезд! Я не хочу никаких пересудов в деревне, понял?!
От сердца отлегло. Джон вышел. Как отец боится всего… Чем кончалась сказка? Смешно, конец почему-то забыл… Это было так давно, в. детстве. Дома той девушки не оказалось на месте. Куда она пошла? Как поступила?
— Что ты все время мучаешь мальчика? — заговорила Сузана, которая, оказывается, внимательно слушала разговор отца с сыном. Она посмотрела на старого упрямца, спутника своей долгой жизни. Она вышла за него замуж очень давно. Сейчас уже не могла бы даже сказать, сколько лет прошло с тех пор. Они были счастливы, но потом муж принял христианство, и на все в доме легла печать религии. Он даже запретил ей рассказывать ребенку сказки. 'Поведай ему лучше о Христе. Христос принял муки за тебя. За нашего ребенка. Наш сын должен знать о Всевышнем'. Она тоже была обращена в христианскую веру. Она
