воспитание. Как бы время не перегнало. И Ромм ответил:
– Время никого перегнать не может. Опередить может только раз. Старику давно уже не нравилось это воспитание. Его споры с сыном все учащались. Они не то чтоб спорили, но почти не говорили друг с другом, тихо, ощерясь, выжидая. Бледное, тонкое лицо Павла было неподвижно. Старик начинал пугаться сына. Он его не понимал. Мальчик воспитывался без матери – ее дурное поведение, всем известное, вызвавшее толки, ставшее известным императрице, было причиной этого. Он как чумы боялся разговора о чувствах. Поэтому он и нанял воспитателем Ромма. Ромм сказал ему, что чувство воспитывать не берется, да это вряд ли и возможно, а берется сопровождать Павла до тех пор, пока не воспитает в нем разума. Разум – закон – справедливость. Так называемые чувства могут воспитать маркизы, а он, Ромм, для этого прост. Он математик, и самое краткое расстояние между двумя точками есть линия прямая.
После предварительного обучения надлежит путешествовать и осмотреть места, с которыми Павел будет связан, наконец, поехать за границу на четыре года. Он был недоволен Павлом и сказал Ромму:
– Мальчик не имеет чувства меры. Как, впрочем, и другие. Но Ромм, удивленный тем, как побледнел Павел, когда он сказал о рабстве при уходе Акулины, сказал Павлу: «Катон брал в воины только тех, кто от гнева краснеет. Он не принимал в военное звание тех, кто от гнева бледнеет. Вы сегодня побледнели. Итак, вы не бледнеете от гнева или не будете воевать. Катон это знал: он сам воевал».
3
Ямщик гнал. Они неслись по незнакомым местам. Павел сидел, подавшись вперед, неподвижно. Ямщичья гоньба была свирепая. Обвинские кони были горячи без удержу. Андрей Воронихин вдруг сказал ямщику:
– Загонишь.
Ямщик, не оборачиваясь, ответил:
– Не уймутся, толстоногие.
А на вопрос Павла объяснил: он их гонит, чтобы сами унялись, – иначе не уймутся.
Ромм равнодушно глядел по сторонам и спросил: почему все деревья отмечены здесь топором? И кучер объяснил неохотно, что это знаки, затесы, железные, что так метят здесь железо, руду: где копать.
– Железо железом метить. – И указал кнутом на одну: моя засека. В самом деле, невольная гоньба унялась. – Теперь смирные, – сказал ямщик. – Здесь руду роют, железо делают.
Они ехали шагом, молча.
Вдруг ямщик запел.
Павел сидел как завороженный.
Так ямщики не пели раньше, до этих мест.
Это был ямщик заводской, с очерских заводов.
Павел на каждом повороте делал движение. Он не мог усидеть, порывался спрыгнуть. И спокойный, молчаливый сидел рядом Андрей Воронихин, родом из здешних мест. Кони стали. Очер.
С утра он ходил по Очеру. Пылали кругом печи, большие и малые.
Он видел руду разных цветов – от бурого до розового, видел, как вместо земли появляется брус железа. Раз на реке Очер видел он игралище. На телегах, под парусными пологами молчаливый бородач торговал пряниками.
Скалистый берег с каменной подушкой был молчалив, как Андрей. Ночью Андрей Воронихин бродил у реки.
Высокие выступы его привлекали. Земляные валы казались сделанными каким-то мастером. Может быть, это так и было в древности. Мастеровой здесь занят был чугунным литьем. Он к утру кончал лепить из глины свое зверье: волка, куницу, горностая. Всматриваясь острым и недоверчивым взглядом, он сказал Андрею: «Отойди. Ты мне застишь». И Андрей отступил. Мастерового звали, как его, также Андреем. Он заливал чугуном до краев глиняные грубые фигурки, которые разлетались.
– Чугунное литье, – говорил он недоверчиво.
Уже были готовы волк, куница, горностай. Других он не готовил. Ромм внимательно посмотрел на волка, куницу, горностая.
– Кто это?
Вечером он сказал:
– Вскоре здесь появится разум.
Ночью Павел слушал уральского соловья. Потом он увидел рядом четырехугольную голову Ромма. Ромм тоже не спал, тоже слушал уральского соловья. Потом он сказал Павлу:
– Эти птицы безумны. Разум никогда их не коснется. Они потому и лишают нас сна.
Ромм писал вечером обо всем, что видел, что застал и что признавал необходимым изменить и для чего. Когда они уехали, он взял с собой объемистую тетрадь. В Петербурге он еще трудился над тетрадью и иногда обращался с вопросами к Воронихину и Павлу. Наконец он отдал старику Строганову большую рукопись, озаглавив ее «О том, что сделать надлежит и что надлежит утвердить и упразднить». Упразднить, по его мнению, надлежало нравы заводской полиции, утвердить надлежало Андрея как главного испытателя руды, не настаивая на его занятиях гоньбой. И наконец, о препятствиях – отдел краткий, который кончался личным письмом старому Строганову. Старик отнесся к тетради внимательно, но сказал, что все сие сообщит заводской полиции для руководства. Перед тем как они поехали в Париж, у них была беседа, и после этого Ромм более ни о чем не говорил. Роммовское описание осталось лежать на столе. Павел уезжал на четыре года. Ромм был уверен, что этого времени достаточно для того, чтобы достичь
Ромм писал вечером обо всем, что видел. У него выросла большая тетрадь.
Он написал обо всем, что думал и видел, с тем чтобы Павел ознакомился со своими землями. Да, Павел запомнит Очер. Он запомнит его навсегда.
4
Клуб «Друзей закона». Павел Строганов каждый день к вечеру отправлялся в этот длинный приземистый дом, где собирались граждане. Сегодня собрание клуба «Друзей закона» шло особенно живо. Говорил широколобый адвокат из Араса. Оратор говорил речь о торжестве разума и о том, что бытие верховного существа охраняется друзьями закона. Павел записывал точно и дал оратору расписаться. Оратор расписался: Максимилиан Робеспьер. Павел скрепил подписью: Очер. Отчего он назвал себя Очером?
Может быть, оттого, что внезапно вспомнил в этом длинном четырехугольном зале очерские здания, где делали железо? Или потому, что был ранний час, как тот, когда они приехали в Очер? Или просто в такой час нужно быть с родным человеком? Воронихин невозмутимо рисовал для памяти здания, лица патриотов, а дома не бывал. Он испытывал потребность быть не одному в этот час. И он взял для этого не имя человека, а имя места – имя близкое, надежное. В этом месте делали железо. И он стал гражданином Очером.
– Гражданин Очер! Вы еще любите запах мускуса?
– Я люблю его – это запах новобрачных.
– Гражданин Очер! Забудьте его! Это запах врагов. Попрыскавшись мускусом, они бродят по Парижу и ждут часа. Патриоты прозвали их мускусными, мюскаденами.
– Гражданин Ромм, мускус более для меня не существует. Я презираю запах мускуса.
– Гражданин Очер, знаете ли вы, что новый календарь мною закончен. Вы помните, как в Очере вы сказали мне, что дышите впервые? Что вы ранее не понимали, что значит дыхание?
– Я помню это, гражданин Ромм.
– Таково первое наслаждение свободой и родиной, гражданин Очер. Новый календарь уже был тогда мною подготовлен в вашем доме наполовину. Какой у нас месяц?
– Гражданин Ромм, у нас месяц сентябрь.
– Я еще до конца декады предложу патриотам принять новый календарь.
Сентябрь – октябрь – это виноградный месяц вандемьер. Потом будет туманный месяц – брюмер, а следующий – месяц инея – фример, потом снежный месяц – нивоз, месяц ветра – вонтоз, дождя – плювиоз, месяц посева – жерминаль, луговой месяц – прериаль, цветочный месяц – флореаль, месяц, дающий тепло, – термидор, дающий жатву – мессидор, дающий плоды – фрюктидор. Что называлось августом. Вы не расстаетесь, гражданин Очер, с месяцем двуликого Януса – январем. С месяцем Марса – мартом, месяцем
