– Доживем, обязательно доживем! Ты же у нас летчик! Ты – русский летчик! Ты – вторым Маресьевым будешь! – пытался шутить Анатоль.
Беловский непослушными руками рванул с шеи приемник, и попросил Коэна:
– Ты… ничего не спрашивай… и ничему… не удивляйся – попросил он, активировав связь с Изволь.
– О, Господи! – первым делом воскликнула она. – Не трогай пока свои ноги, сейчас мы их диагностируем.
Михаил сглотнул сухость в горле и сморщился.
– Пить… дайте пить…
– Сейчас, сейчас, Миша! Подожди чуток! – Коэн вскочил и убежал за водой.
– Что там у меня? – простонал он.
– Ничего страшного: обе ноги по колено полностью раздроблены и нашпигованы металлическими шариками. Хорошо хоть, что жизненно важные органы почти не пострадали. Ты терпи. Только терпи! Мы тебя вытащим!
– Что вы собираетесь делать?
– Запустим программу регенерации поврежденных органов.
– Я не хочу…
– Как это так ты не хочешь?
– Я к Тимофею и Киприану хочу.
– Не говори ерунды!
– Скажи им, что я не смогу… Я не вытерплю… – из последних сил выдавил из себя Михаил.
– Вытерпишь! – испуганно закричала Изволь. – Ты все вытерпишь! Так будет!
Вспомнились тяжелораненые и умирающие солдаты, которых часто приходилось видеть на войне. Большинство из них сначала кричали от страшной боли, но силы их быстро покидали, и если они не теряли сознание, то, молча сосредоточась на чем-то очень важном, тихо мучаясь, умирали. Их безвольные тела, с оторванными конечностями, развороченными животами или зажаренной плотью, трепетали, а широко раскрытые глаза безразлично смотрели на суету вокруг и ничего не выражали, кроме чудовищного страдания. Каким бы ни был человек героем, каким бы мужеством ни обладал, какой бы идеей ни горело его сердце, в момент смертельного ранения у него мгновенно пропадает какой-либо интерес ко всему на свете. Только в кино раненые супермены продолжают прыгать, бегать, драться, кого-то спасать или сами спасаться. В жизни такого не бывает. В жизни тяжелораненый человек падает там, где стоял и на этом заканчивается весь героический пафос.
Вот и сейчас Михаил почувствовал полное безразличие к Коэну, России и ко всему человечеству. Зачем ему все это надо? Он опустил голову обратно в грязную кровавую лужу. Ему было все равно – где лежать и в чем лежать. Где-то далеко чего-то кричала ему Изволь. Кто-то лил в его растрескавшиеся губы воду, которую не хотелось уже даже глотать. Ему было больно. Невыносимо больно. Оставьте меня все!
– Ну, здравствуй, здравствуй, дорогой мой! Здравствуй во веки!
– Ты кто?
– Неужели забыл? С глаз долой, из сердца вон?
– Денница, ты?!
– Ну, конечно же – я! Как же я рад вновь видеть тебя! Вставай, мой друг!
Он протянул руку Михаилу и легко поднял его на изуродованные ноги.
– Что же они с тобой сделали! Как же они любят издеваться над людьми!
– Где я? – спросил Михаил, оглядываясь.
