Островок был весь завален мертвыми. У меня в ушах стоял какой-то свист, в глазах — все мерцало, как в плохом телевизоре. И я никак не мог осознать, что это происходит со мной и по-настоящему, а не в фантазиях.
Я увидел мертвого Шилу, который по-прежнему сжимал ребенка. Их убила, кажется, одна пуля. Из-под Шилу натекло столько крови, что можно было пускать кораблики. Впрочем, ото всех было много крови. Она залила весь островок.
Потом я увидел Ояза — он полулежал, привалившись к дереву. Его голова была неестественно запрокинута набок. Она держалась, как говорят, на одной ниточке. Кровь пропитала форму и продолжала выходить слабой медленной струйкой.
Нуй нашел одного живого. Это был Улса, ему оторвало руку. Мы стояли и не знали, как ему помочь, просто смотрели. А он уставился в небо и не моргал, только губы мелко-мелко дрожали. Потом дрожь перешла на всю челюсть, потом все его тело несколько раз дернулось, спина выгнулась — и он умер.
— Идите, помогайте! — позвали нас.
Наш кавалер-мастер лежал почти весь в болоте, только ноги на сухом берегу. Бойцы ползали вокруг и шарили в болоте, они искали рацию. Мы неохотно присоединились. Вода была перемешана с кровью, меня подташнивало. К счастью, Нуй довольно быстро отыскал черную коробочку с антенной.
— Только бы пуля не разбила, — проговорил один из бойцов, стряхивая с рации воду. Понажимал на клавиши, прислушался и, наконец, с облегчением кивнул — работает.
Без рации мы не смогли бы выбраться, ведь мы не знали, где находимся и в какой стороне свои.
— Нападение на пехотную группу «Крысолов», — проговорил боец в рацию. — Есть пострадавшие, в том числе командир группы. Всем, кто на связи…
Обязательно нужно говорить, что пострадал командир, — объяснил он чуть позже. — А то никто не почешется. И не надо говорить, что убит, просто пострадал. Так быстрее прилетят.
Потом мы, скользя на окровавленной траве, собирали трупы в одну большую кучу. Четырнадцать пехотинцев и командир, кавалер-мастер Рафин-Е. Последнего мы почему-то не решились класть вместе со всеми, устроили рядышком, отдельно. Наверно, интуитивно — он ведь всегда был как бы отдельно.
Искали живых, щупали пульс, слушали дыхание — но живых не нашлось. Пули ивенков были тяжелыми, тупоносыми и тихоходными. Они не прошивали человека насквозь, они скорее проламывали его, как удар киянкой. Любое ранение становилось смертельно опасным из-за болевого шока и потери крови.
Почему-то я был почти спокоен. Более того, в голове и в теле появилась странная легкость. Не потому, что я уцелел… не знаю, почему. Я складывал мертвецов в кучу, словно это были просто дрова. Я не знал, что шок наваливается позже, гораздо позже.
Наконец донесся такой знакомый и родной свист реактивных двигателей. Два реаплана зависли прямо над островом. Затем один — весь обвешанный пушками и пулеметами — принялся описывать круги над болотом. Второй опустился, окатив нас фонтаном грязи. На островок выбрался незнакомый офицер в новенькой, хорошо подогнанной форме. С ним четыре угрюмых штурмовика-охранника, которые не проявили к нам интереса, принявшись вглядываться в болото.
Мы молча смотрели на офицера, говорить было нечего. Он с задумчивым видом обошел вокруг груды убитых, где-то задержался, разглядывая подробности, удивленно покачал головой. Потом остановился возле Шилу, сжимающего мертвого младенца.
— Ивенок! — с удивлением сказал офицер — то ли нам, то ли сам себе. — Откуда он?
— Здесь был, — хрипло ответил кто-то из наших.
— Точно ивенок. Глядите — и скулы, и глаза… Это что же — они своих детей подкладывают, чтобы вас подманить?
Затем он склонился над телом Рафина-Е, похлопал по его карманам, проверил подсумки, что-то вытащил. Наконец, отошел к воде и, сорвав большой пучок травы, принялся вытирать кровь с обуви.
— Все, жгите тела, — сказал он. — Нет, постойте!
Офицер еще раз подошел к мертвым и задумчиво оглядел их, заложив руки за спину.
— Жгите, — подтвердил он. — Но сначала снимите со всех сапоги. Раздадим союзникам.
Я лично стащил с покойников только две пары сапог. Другие работали шустрей. Мне вовсе не было противно или обидно, я вообще ничего не испытывал. Я просто снимал сапоги — не пропадать же?
Странное открытие мне сегодня выпало сделать. Оказывается — никакой я не воин, не защитник, не цивилизатор. Я всего-то кусочек слизи, кое-как скрепленный ломким скелетом. Меня запросто пробивает безмозглая железка, и ничего от меня не зависит. Даже собственная жизнь.
Полтора десятка опытных бойцов во главе с командиром не смогли себя уберечь. Всех побило тупое железо, и с таким трудом скопленные уцим моментально обратились в прах. Из праха пришли — в прах ушли. Смешно.
Если бы не Нуй, который вовремя столкнул меня в болото, сейчас и с моих ног стаскивали бы сапожки. И носил бы их краснобородый орангутанг с человеческими задатками. А мои жалкие притязания на общественный статус, на хорошую жратву и белые носки два раза в день исчезли бы, просто развеялись в пространстве. Смешно, не верите?
Меня так и подмывало похихикать в кулак. Я-то, дурак, даже страха не испытывал, когда влезал в эту форму. Думал, мир крутится вокруг, а я спокойно на него смотрю. Думал, война — это удобный тир. С одной стороны, я — хитрый, осторожный, хорошо замаскированный. С другой — хорошо освещенная мишень.
Оказалось, совсем не то. Вместо тира я попал в горящий дом с запертыми дверями, где рушатся балки, проваливаются полы, мечутся обезумевшие люди. Попробуй тут прицелься. Сдохнешь, даже пискнуть не успеешь.
В тот же вечер команду «Крысолов» вернули на базу для переукомплектования. Я лежал в казарме, смотрел на пустые кровати и ни о чем не думал. Рядом болталась мокрая одежда, отстиранная от крови.
Потом мне приснился большой банкетный стол, за которым собралась вся наша команда. Шилу держал на руках ребеночка, у которого почему-то было лицо Рафина-Е. И тот все время повторял: «Дяденька, сдохли наши хомячки, дяденька…»
А рядом сидел Арах, ковырялся в пробоине на груди, вытаскивая осколки костей и пуль, и вежливо у всех спрашивал: «Простите, вы не знаете, сколько уцим вычитают за утерю сердечного клапана?»
И Ояз был тут, он все время подпрыгивал, а его наполовину оторванная голова болталась в разные стороны. Потом он расстегнул бушлат, и оказалось, что у него тело женщины. А Улса присыпал перцем собственную отстреленную руку и брезгливо говорил: «Тут совсем не умеют готовить…»
Я спал долго-долго и не слышал утренней сирены. И плевать я хотел на эту сирену.
Рафин-Е был почти мальчишкой. Новый командир группы «Крысолов» оказался, напротив, солидным дядечкой. У него присутствовали и морщинки вокруг глаз, и складочки на подбородке, имелось также и небольшое брюшко.
Он назвался нам статс-мастером Отон-Лидом. Мы стояли перед ним довольно небрежно — нас было всего шесть человек, и всякий понимал, что это не настоящая команда и не настоящее построение, а одна видимость.
Отон-Лид долго и задумчиво нас оглядывал, хмурился, морщился, почесывал переносицу и поджимал губы.
— Опытные есть? — спросил он.
Трое из шестерых чуть выступили вперед, в том числе и Нуй. Статс-мастер протяжно вздохнул, и это вышло демонстративно. Мол, навязали на мою голову сопляков и неумех…
«Сопляки и неумехи» ничуть не оскорбились. На наших глазах погибла почти вся группа, мы выжили и знали себе цену.
— Пока не дадут пополнение, — проговорил новый командир, — вы не можете считаться боевой группой. Но вы же хотите, чтобы ваше холо росло каждый день?
Хотим. Конечно, хотим. И что?
— В операциях участвовать вы не можете, так что пока побудете внутри базы. Постоите на постах внутреннего периметра или на хозработах. Люди везде нужны. Может быть, я вас поставлю на
