– Зайду, обязательно! – пообещал Гриша. – Ты домой? Подожди, я попрошу кого-нибудь, чтоб тебя подвезли.
– Не надо, мне еще по магазинам... Счастливо!
Григорий отправился на свой пульт дежурного. Ему было и приятно, что про него вспомнили и навестили, и неловко, что он сам не сделал этого раньше.
Клиника уже почти опустела. Только несколько пациентов собрались в малом холле и играли в преферанс, сидя на диванах или в своих креслах-каталках.
До полуночи Гриша читал, не забывая поглядывать на мониторы. Вечер выдался спокойным. Некоторые пациенты стонали и метались во сне, но это считалось в порядке вещей.
Когда ноги затекли, а глаза стали побаливать, Гриша решил пройтись по коридорам своего сектора, размяться, а заодно и убедиться, что на территории все в порядке.
Он заглянул на кухню, взял кофе и не спеша зашагал по мягкой ковровой дорожке, которую буквально пару часов назад тщательно отпылесосили уборщицы. На случай экстренного вызова он сунул в карман трубку радиотелефона.
В пустом здании не было слышно ничего, кроме шороха собственных шагов. Однако стоило Григорию остановиться, как до него донесся протяжный унылый стон, пробившийся сквозь звукоизоляцию палаты. Кто-то из пациентов мучился во сне.
Затем подобный звук донесся из другой палаты. Многие здесь маялись по ночам, часто кричали, просыпались от неясных кошмаров. И это было не излечимо никакими транквилизаторами. Загадочный страх, терзавший во сне каждого из них, был неистребим. Разве что постоянно держать больных под общим наркозом...
Ночь, пустой коридор, тоскливые крики из-за дверей – Грише стало немного не по себе. Он не страдал мнительностью и слишком живым воображением, но здесь был случай особый. Десятки дверей, за каждой из которых находился терзаемый страхами и болезнями человек, загадочные судьбы, необъяснимые истории – все это выходило за рамки обычной врачебной работы. К этому нужно долго привыкать. Наивно думать, что после пары практических занятий в анатомичке твои нервы становятся стальными, а психика – несгибаемой.
У Григория появилось желание повидаться с кем-нибудь прямо сейчас. Зайти, например, в смежный сектор, перекинуться парой слов с кем-то из коллег, развеять одиночество. Никакого нарушения распорядка в этом не было, дежурным разрешалось ненадолго отлучаться. Для того на пульте и был поставлен радиотелефон.
Он бросил опустевший стаканчик в корзину и пошел к лестнице. Охранник выглянул на шаги и кивнул ему. Гриша ответил взмахом руки и свернул в коридор. Через несколько шагов он обнаружил, что дверь, ведущая в подземный переход, открыта настежь.
Об этом стоило доложить охраннику. Ночью в клинике не должно быть лишних открытых дверей. Впрочем, кто-то мог просто забыть захлопнуть ее или оставил открытой, потому что собирался вскоре вернуться. В любом случае Грише, как дежурному, следовало сначала посмотреть, а потом уж принимать меры.
Он ступил под своды тоннеля, залитого слабой синевой ультрафиолета. Отсюда было видно, что и вторая дверь – та, что отгораживала вход во флигель, – открыта нараспашку.
С этим уже нужно было разбираться. Хотя бы найти дежурного по флигелю и спросить, почему все открыто. Прошагав несколько десятков метров в тишине, Гриша оказался в подвале флигеля.
Он вновь почувствовал тошнотворный кисловатый запах, сочившийся из зала с металлическими ваннами. Его окружили звуки – булькала вода, шипел воздух в трубках, щелкали реле, гудели дроссели. Но через монотонный оркестр неусыпной автоматики прорывалось что-то еще, непонятное и неуместное здесь. Словно бы где-то скулил заблудившийся голодный щенок. Звук был живой, его не могли производить приборы.
Пройдя узким коридором, Гриша определил, что жалобный плач доносится из-за неплотно закрытой двери за поворотом. Он был здесь всего один раз и не помнил, что это за дверь. А когда толкнул ее – остолбенел.
Это был кабинет Шамановского. Хозяин сидел здесь один, положив голову на стол. Перед ним на ворохе бумаг стояла ополовиненная бутылка джина, стакан из тонкого стекла, открытая банка с лососем. И еще – большая фотография в рамке. От двери Гриша не мог увидеть, кто на ней изображен.
У Шамановского вздрагивали плечи. Это он издавал те жалобные звуки – он плакал! Гришу прошиб холодный пот. В какой-то момент ему показалось, что «Золотой родник» – заколдованный замок, где днем все улыбаются и любезничают, а ночью – кричат, стонут, плачут, мечутся на кроватях.
Он хотел было неслышно шагнуть назад, но главный резко поднял голову.
– Кто здесь? – И глаза, и лицо были мокрыми, на щеках темнела давняя щетина. Он был одет в свою обычную клетчатую рубашку, мятую, испачканную реактивами.
– Все двери открыты, – запинаясь проговорил Гриша. – Я зашел проверить...
Главный прищурился и наконец разглядел его.
– А, это ты... Ничего, я просто забыл закрыть. Иди себе дальше.
Гриша с огромным облегчением выскочил из кабинета, чтобы поскорее вернуться на пульт, но Шамановский вдруг остановил его:
– Обожди! Ты чего ходишь-то? Ночь уже.
– Я дежурный.
– А ну, зайди. И сядь. – Он влил в стакан немного джина, подвинул Григорию. – И пей.
Гриша, хотя и был изумлен, перечить не стал. Он чуть-чуть глотнул, едва не подавившись, сморщился.
– Закуси. – Главный подвинул консервы. – Что там наверху, спокойно?
– В общем, да, но... Кричат некоторые.
– Конечно, кричат. – Главный вздохнул, помолчал, глядя в пустоту. – Хочешь, выпей еще, отдохни.
Он налил еще полстакана, махнул в себя. Вытерся рукавом, перевел дыхание.
– А знаешь, почему они кричат? Они свою смерть во сне видят. Каждую ночь – заново. Есть из-за чего покричать, как ты думаешь?
Гриша не ответил, но главный и не ждал от него никаких слов. Он думал о своем.
– Твоими лазерами французы интересовались, – сообщил Шамановский через некоторое время. – Недельки через три, может, заедут к нам. Расскажешь им?
– Можно, хотя рассказывать пока особо нечего. Я хотел прежде обобщить результаты...
– Обобщишь, – кивнул главный. – Все карты тебе в руки.
Он замолчал, уставившись на стоящую перед ним фотографию. Гриша немного наклонил голову и наконец разглядел – снимок изображал молодую женщину с длинными черными волосами. Она была красива, но подобную красоту не встретишь на телеэкране или на обложке журнала. Это было нечто иное – принадлежащее другому времени или даже другому миру. Черные глаза и волосы, белая кожа. Чистое открытое лицо, задумчивый взгляд, спокойная линия губ... И вместе с тем в каждой черточке – какой-то надлом, давняя печаль, несбывшиеся, но еще не утраченные надежды.
– Дочь? – осторожно спросил Григорий, до которого внезапно дошел смысл наполовину опустошенной бутылки джина, слез, дрожащих плеч Шамановского. Тот покачал головой.
– Жена. Красивая, правда? Такой не будет ни у тебя, ни у любого из вас. Она – одна на весь свет. И если бы я не опоздал в свое время, ты сам бы в этом убедился. А я вот опоздал. На каких-то десять часов...
– Что с ней случилось? – спросил Гриша.
Главный повернул к нему голову и обвел горящим, почти безумным взглядом.
– Хочешь увидеть? – спросил он свистящим шепотом. – Ты хочешь узнать, что с ней случилось?
Гриша напрягся. Он чувствовал, что Шамановский не просто так сверлит его глазами, что он приготовил ему нечто жуткое, противоестественное, способное шокировать даже видавшего виды человека.
– Сейчас я тебе покажу. – Шамановский встал, и его повело в сторону. Полбутылки джина способны выбить землю из-под человека даже очень крепкого.
– Вставай, идем за мной. – Держась за стену, он выбрался из кабинета.
