любопытство. И никакие хитрости не позволят избежать закономерной концовки, может, только оттянут ее...
Вдруг навалилась слабость. Наступил тот момент, когда стало все равно, что будет дальше. Что-нибудь да будет, и наверняка оно не окажется хуже, чем эта травля. Бегать, спасаться, шарахаться от каждой тени было уже невыносимо.
Антон все же сделал невольный шаг в сторону молодых людей, будто искал у них защиты, но тут дал о себе знать парень с фотоаппаратом. Он тоже заметил милицейские машины и от этого очень осмелел, а может, и догадался о чем-то.
– Ну, что встал? Вали отсюда!
Антон внимательно посмотрел на него, обернулся и прикинул расстояние до приближающейся погони. Наконец кивнул.
– Уже свалил, – сказал он – и прыгнул за руль урчащей машины.
Взвыл двигатель, колеса швырнули фонтаны пыли и мелких камешков, и машина рванулась вперед. Антон даже не стал оборачиваться.
Он понимал, что из всех вариантов ему достался худший. Выловить его на этой пустынной дороге будет еще проще, чем где-нибудь среди деревьев – достаточно перекрыть путь. Наверняка милицейский радиоэфир уже гудит, как улей, и со всех сторон сюда мчатся автопатрули. Машина вдруг стала мешать, тяготить, Антону захотелось сбросить ее, как отяжелевшую одежду...
Но он не мог этого сделать – за спиной, уже совсем близко, выли сирены. Нужно было оторваться от погони, уйти из поля их зрения, остаться одному, а затем уж выскочить из кабины и затаиться в каком- нибудь укромном месте...
Но Антон так и не успел этого сделать. Уже за следующим поворотом он увидел два тяжелых милицейских джипа, стоящих поперек дороги. Рядом маячили угловатые фигуры спецназовцев с короткими толстыми карабинами.
Они думали, что Антону придется остановиться. Что ему просто ничего больше не остается. Но сам Антон не мог этого сделать – он уже был рабом скорости.
На плавном повороте он повернул руль чуть меньше, чем надо, и машина, перескочив через бордюр, покатилась вниз по склону. Камни с жутким скрежетом царапали днище, какие-то ветки с размаху били в стекло – Антон сжался в комок и замер, вцепившись в руль и с ужасом глядя вперед.
Через мгновение ужас его удвоился – путь пересекала толстая ржавая труба, а сразу за ней пологий откос превращался в обрыв, на дне которого пестрели кучи мусора. Тормозить было нельзя – машина могла полететь кувырком. Оставалось только надеяться. Антон вжал голову в плечи и зажмурил глаза...
Темнота навалилась раньше, чем он успел почувствовать что-то...
Как ни странно, облегчение принесла боль.
Она не появилась ниоткуда, она сопровождала тело с того момента, когда автомобиль ударился бампером о трубу, подпрыгнул и покатился с обрыва, теряя зеркала, двери, декоративные детали...
Но в какой-то момент боль стала иной. Она вытащила Антона из липкой трясины, где в темноте ворочались и вздыхали бесформенные коричневые туши, где огромные слизняки наползали на лицо и не давали дышать, видеть, чувствовать, где ноги увязали в каменном полу, стоило только подумать о бегстве.
Боль стала иной. Теперь вместе с ней существовали озноб, слабость, жажда – обычные человеческие чувства. Раньше ничего такого не было – только удушье и нечеловеческий ужас. И пол под ногами оставался твердым, он уже не проваливался, как кисель... Антон понял, что приходит в себя.
Зрение пока бездействовало, зато слух возвращался, это было совершенно ясно. Монотонный шум, напоминавший журчание воды, постепенно распадался на элементы, отдельные звуки. Вскоре стало очевидно, что рядом звучит человеческая речь. Нормальная речь, не имеющая ничего общего со стонами коричневых чудовищ.
Антон прислушался, пока еще не вникая в смысл слов, а просто проверяя свои ощущения.
– ...Законы придумывают не те, кто по ним живет, коллега. Древние знали об этом. Копье правосудия легко протыкает ветхие одежды, но ломается о золотое шитье. И с этим можно только смириться...
Голос был приятный, мягкий, вкрадчивый, будто кот, играющий на плюшевом ковре. Через секунду присоединился другой – отрывистый и простуженный:
– Ну вот ты, грамотный человек, скажи, зачем она так? Два года прошло, а как я вернулся – она мне справочки свои показывает. Говорит, ты здесь не жилец уже. И все так культурно объясняет, бумажки раскладывает – все, мол, по закону. А есть такой закон, чтоб меня из дома выставлять? Скажи, есть?
– Прямого закона, конечно, нет. Но существует масса второстепенных нормативных единиц, о которых вы не можете знать. Из них при желании можно состряпать для себя любую юридическую конструкцию. Это же как музыка – одни и те же ноты заставляют вас то плакать, то хохотать, то маршировать. Был бы талантлив композитор.
– Ну, ты опять о своем... Мне ж потом в комиссии дали одного советчика... Тоже шибко грамотный был. Ну и что? Пришел, бумажки покрутил, плечами пожал, очки пожевал... Говорит, все правильно, все по закону. Можем, говорит, предложить жизнь и труд на поселениях. Я им: не могу на поселениях, и так все легкие порвал! Да что толку... Ученых развелось, как мух, а никто ничего не знает. И ты, хоть и грамотный, а тоже ничего не знаешь.
– Я вам о том и толкую, коллега. Многочисленность законов в государстве есть то же, что и множество лекарей, признак болезни и бессилия. Это слова великого Вольтера, а он знал цену словам...
Антон еще раз ощупал холодный каменный пол вокруг себя. «Если это тюрьма, то какая-то странная, – подумал он. – Что-то в духе французских романов...»
Нужно было вставать. Антон был не уверен, пойдет ли это ему на пользу, но ничего другого не оставалось.
Тело подчинилось с некоторым напряжением, однако все двигалось, все функционировало – конечности были целы. Но стоило ему поменять положение с горизонтального на вертикальное, как в голове закрутился смерч. Из желудка поднялась теплая скользкая волна, Антон успел лишь слегка нагнуться и убрать в стороны ноги – и его начало мучительно рвать – с кашлем, с судорогами, с дрожью во всем теле.
Он даже не заметил момента, когда вокруг стало немного светлее. Рядом приоткрылась дверь, и в проеме обрисовался человеческий силуэт.
– Эй! – услышал Антон уже знакомый простуженный голос. – Ты чего?
Антон облокотился на стену и вытер рукавом глаза. Отвечать не было ни сил, ни желания. Да и зачем было отвечать на такой вопрос?
– Ты хоть живой? Ну, иди сюда, иди.
Антон сделал первый, пробный шаг по направлению к свету. Испытание собственных сил удалось – он не свалился, не скорчился от боли или нового приступа тошноты. Незнакомец отступил в освещенное помещение, давая возможность войти. Антон смог разглядеть его – это был огромный, широкий мужчина. Все в нем было выдающееся – и рост, и плечи, и черная борода – и даже лысина! В маленькой каменной комнате, освещенной тусклой лампочкой, он казался великаном, забравшимся в детский домик.
Антон оглядел серые стены, идущие по ним чугунные трубы с каплями влаги, узкие железные скамейки и наконец заметил второго обитателя этого замкнутого каменного мира. Второй, напротив, был похож на гномика. Маленький, скрюченный, укутанный в грязное одеяло, он смотрел на Антона весело и вызывающе.
– Что вы так на меня уставились, незнакомец? – поинтересовался гном. – Вспоминаете, где могли меня видеть? Охотно подскажу: вероятно, вы держали в руках тома моих сочинений. Мое имя – Плутарх, я бродячий философ и поэт.
– Понятно, – кивнул Антон.
Перед Плутархом лежала расстеленная газета, а на ней – пластиковая бутылочка с каким-то синтетическим спиртным напитком. Антон долго смотрел на нее, убеждая себя, что это не обман зрения, и еще не веря своему счастливому открытию. Оказывается, он не в тюрьме, не в изоляторе и не в милицейском подвале. Ни в одном из этих мест «постояльцы» не могут так вот открыто запивать светские разговорчики дешевым аперитивом.
Бородач истолковал его взгляд по-своему.
