Похороны друга

Павло Тычина ПОХОРОНЫ ДРУГА Поэма

Угрюмый вечер в тишине окрестной
багряный тон на сизый тон менял.
Я синий снег лопатой поднимал,
бросал — и вдруг… далекий плач оркестра
послышался, все приближаясь, он
захлебывался на морозе. К елям
(вершины их еще слегка алели)
волною льнул. И плыл зеленый звон.
Глухое эхо ударяло в сад,
и сад громовым отзвуком шатало.
Не в лад, не в тон, как будто наугад
там сто оркестров в этот миг играло,
и путало мотивы…

Все обновляется, меняется и рвется,
исходит кровью в ранах, в грудь, стеная, бьет,
песком заносится и пылью обдается,
земле сырой всего себя передает…

О ком те трубы плакали?
Зачем тарелки звякали?
Бил барабан как будто в грудь —
кто завершил свой путь?

                              …Потухал
багряный цвет. С ним вместе постепенно
сгорала туча. Смутный мир стоял,
как бы насквозь просвеченный рентгеном…
И я сорвался, побежал! Такой,
такой же вечер был назад два года:
прощался с другом я. Конь вороной
помчал тогда, исчез… И непогода
пришла: война ударила! И друг
прислал нам весть: он жив! он жив!
                              Повсюду
гордятся им: он, словно в землю плуг,
вонзился во врага! Он мстит, он судит —
и вражья кровь, чернея, потекла…
Да, имя Ярослава — на скрижалях
нерукотворной памяти… Была
борьба за Харьков. Наши окружали
его кольцом тугим со всех сторон.
Неравны были силы. Ярославу
пришлось пройти огонь терпенья. Он
один против восьми стоял! И славу
тотчас его отвага обрела:
он спас людей, которым казнь грозила.
Врагов он смело выбил из села
и сам погиб…
                    Печали злая сила
взяла меня!.. Вдруг из воздушных волн
по радио приплыло имя друга.
Перед глазами гроба черный челн
заколыхался… Сердце сжалось туго,
и захотелось в этой тишине
тебя увидеть!..

Все обновляется, меняется и рвется…

                    Катафалк качался
на медленных волнах, как в страшном сне.
Процессию догнал я и пробрался
поближе к гробу. Друг! Хотя я знал,
что Ярослав не здесь: его хоронят
там… без меня… на фронте! Зарыдал
опять оркестр.

Все обновляется, меняется и рвется,
на свете в новые все формы переходит…

     Фанфара стонет, стонет.
Процессия идет, и с нею — я
(раздвоенность меня не покидает!),
гляжу, как свекловичная струя
течет за горизонт… Никто не знает —

     о ком те трубы плакали?
     Чего тарелки звякали?
     Бил барабан как будто в грудь —
     кто завершил свой путь?

Да кто же? Воин. Друг наш близкий, воин!