скрылась в темной, мягкой траве.
Роберт ни с кем не дрался с тех пор, как еще в колледже забросил бокс, и драться ни с кем не собирался. Но его левая рука сама сделала все, что нужно, — и еще одна ухмыляющаяся физиономия скрылась во тьме.
— Отличная работа, — заметил Стэнли, облизывая разбитые в кровь суставы. — Смотрите!
В этот момент крыша сморщилась, как лицо ребенка, когда он собирается заплакать, или как горящая пленка. Печально известное маленькое круглое окно наклонилось вперед, а потом медленно провалилось вовнутрь. Из него вырвался язык пламени и тут же исчез. И тут рухнула вся колыхающаяся крыша, увлекая за собой оба этажа, чтобы догорать всем вместе. Люди отошли подальше от нестерпимого жара. И пламя, торжествуя, еще ярче полыхнуло в летней ночи.
Когда пожар, наконец, потух, Роберт с легким удивлением заметил, что наступил рассвет. Спокойный, серый рассвет, сулящий отличный день. Вместе с ним наступила тишина: рев пламени и крики пожарных сменились негромким шипением воды на дымящемся остове дома. Посреди затоптанной травы стояли четыре стены, черные от копоти. Четыре стены и лестничный пролет с покоробленными чугунными перилами. По обе стороны крыльца стояло то, что осталось от кадок с желтофиолями, — через края неузнаваемыми лохмотьями свешивались почерневшие обугленные цветы.
— Ну вот и все, — сказал Стэнли.
— Как это случилось? — спросил Билл, который только что пришел на пепелище.
— Неизвестно. Когда пришел констебль Ньюзэм, дом уже горел, — сказал Роберт. — Кстати, куда делись эти два типа?
— Те, которых мы наказали? — спросил Стэнли. — Пошли домой.
— Жаль, что выражение лица нельзя использовать в суде как улику.
— Да, — сказал Стэнли. — За это никого не задерживают, впрочем, как и за разбитые стекла. А я еще кое с кем не расквитался за тот удар по голове.
— Вы чуть не сломали тому типу шею. Пусть это послужит своеобразным утешением.
— Как вы им об этом скажете? — спросил Стэнли, имея в виду Шарпов.
— Бог его знает. То ли сказать им сразу и этим омрачить их триумф в суде, то ли дать им насладиться победой и только потом сказать про пожар?
— Пусть насладятся победой, — сказал Стэнли. — Не надо ее портить.
— Пожалуй, вы правы, Стэн. Если бы я знал… Наверно, мне стоит заказать им номер в «Розе и короне».
— Вряд ли им там понравится.
— Пожалуй, — с легкой досадой сказал Роберт. — Но у них нет выбора. Что бы они ни решили, одну- две ночи им придется провести в Милфорде. А лучше «Розы и короны» им ничего не найти.
— Знаете, я думаю, моя хозяйка с радостью согласится их принять. Она всегда была на их стороне, у нее есть свободная комната, и они смогут воспользоваться гостиной в передней части дома — она ею никогда не пользуется; там очень тихо — это крайний ряд муниципальных домов, которые выходят окнами в поле. Я уверен, им там понравится больше, чем в гостинице, где все будут на них пялиться.
— Конечно, это намного лучше, Стэн. Я бы сам никогда не додумался. Значит, вы думаете, ваша хозяйка согласится?
— Я не думаю, я уверен. Сейчас они составляют главный интерес в ее жизни. Для нее это будет лучший подарок.
— Хорошо, но вы все-таки узнайте определенно и позвоните мне в Нортон. Отель «Перья».
22
Роберту казалось, что, по крайней мере, половина жителей Милфорда сумела втиснуться в зал заседаний суда в Нортоне. Во всяком случае, многие жители Нортона толпились у входа, громко выражая свое недовольство тем, что, когда в «их» суде рассматривают нашумевшее дело, какие-то нахалы из Милфорда лишили их права на нем присутствовать. Причем, весьма хитроумные нахалы — представьте себе, они додумались подкупить нортонских мальчишек, и те держали им очередь — до чего взрослые жители Нортона сами, увы, не додумались.
В зале было очень жарко и душно, и пока шел предварительный допрос и Майлз Эллисон зачитывал обвинительный акт, публика вела себя неспокойно. Эллисон был полной противоположностью Кевина Макдермота: казалось, что его ясное, тонкое лицо принадлежит не конкретному человеку, а некоему типу. Его негромкий, сухой голос был абсолютно бесстрастен, так же как и манера чтения. И поскольку эта история была известна всем присутствующим до малейших подробностей и неоднократно обсуждалась, они не слушали прокурора, а высматривали в зале знакомых.
Роберт все время крутил в кармане маленький продолговатый кусок картона, который вчера перед самым отъездом ему всучила Кристина, и репетировал про себя, как он после суда скажет Шарпам о пожаре. Картонка была ярко-голубого цвета, и на ней золотом было написано: «Ни один волос не упадет с головы без воли божьей». Интересно, думал Роберт, крутя картонку пальцами, как сказать им, что у них больше нет дома?
Вдруг в зале все зашевелились, а потом стало тихо — Роберт отвлекся от своих мыслей и увидел, что Бетти Кейн присягает на Библии перед тем, как приступить к даче показаний. «Да она в жизни не целовалась с мужчиной», — вспомнилось ему, как в прошлый раз сказал о ней Бен Карли. Точно такое же впечатление производила она и сегодня. При виде ее голубого костюма в голову приходили мысли о юности и невинности, веронике, дымке костра и колокольчике. Завернутые поля шляпы открывали детский лоб и красиво очерченную линию волос. И хотя Роберт теперь знал все подробности ее жизни за те недели, что она отсутствовала, глядя на нее, он по-прежнему удивлялся. Способность внушать доверие — один из важнейших талантов для преступника; до сих пор Роберту приходилось иметь дело лишь с дешевыми поделками, шитыми белыми нитками, теперь он впервые столкнулся с работой мастера.
И на этот раз она образцово-показательно давала показания, и ее юный, звонкий голосок был слышен всем в зале. И на этот раз аудитория слушала ее, затаив дыхание. Однако судья на этот раз не замирал от благоговения — во всяком случае, судя по выражению лица судьи мистера Сейе, он был весьма далек от благоговения. Интересно, подумал Роберт, откуда этот критический взгляд? Результат естественной неприязни к разбираемому делу или он понимает, что Кевин Макдермот не взялся бы защищать этих женщин, если бы не был абсолютно уверен в успехе.
Рассказ девушки о муках, которые выпали на ее долю, сделал то, чего не сумел сделать прокурор, — зал встал на ее сторону. То там, то тут слышались вздохи и возмущенный шепот — настолько громкий, чтобы вызвать недовольство судьи, но достаточно громкий, чтобы продемонстрировать свою солидарность с истицей. Наконец пришел черед Кевина, и он встал, чтобы начать перекрестный допрос.
— Мисс Кейн, — начал Кевин вкрадчивым голосом, — вы сказали, что, когда вы приехали во Франчес, было темно. Очень темно?
И сам вопрос, и вкрадчивый тон, которым его задавали, привели Бетти к мысли, что он хочет, чтобы это было не так, и она, как и рассчитывал Кевин, попалась на крючок.
— Да. Было совсем темно.
— Так темно, что вы не могли рассмотреть дом снаружи?
— Да, очень темно.
Кевин сделал вид, что оставил эту тему, и задал новый вопрос.
— А в ночь, когда вы убежали — может, тогда было не так темно?
— Нет, тогда было еще темнее.
— Значит, у вас не было случая рассмотреть дом снаружи?
— Не было.
— Не было. Хорошо, здесь все ясно. А теперь давайте разберемся, что вам было видно из окна на чердаке, где вы были заперты все это время. В заявлении в полицию вы утверждаете, описывая незнакомое место, что подъездная дорожка от ворот к дому «сначала шла прямо через двор, а потом раздваивалась и
