Долгое молчание.
— Какое отношение все это…
— Ладно. Тогда расскажи мне об остальных. Ты испытывал неприязнь к кому-нибудь из тех, кто жил в доме?
— Черт! — пробормотал Грэм.
Его плечи затряслись, но Джеймс не понимал, плачет он или смеется. Джеймс размышлял, стоит ли упомянуть имя Малькольма Трюви, но решил не торопиться. Пусть Грэм расколется сам.
— Ты считаешь кого-нибудь из них виновным в смерти Иена Дейтона?
Молчание. Яростное сопение.
— Да или нет?
— Да.
По неведомой причине тон Грэма все время оставался издевательски-саркастичным, но Джеймс хотя бы не сомневался, что тот не врет.
— Человек, которого ты обвиняешь в смерти Иена… тебе известно, где он сейчас?
Грэм резко повернулся. В глазах застыло бешенство.
— А тебе?
— Мне нет. — Джеймс изо всех сил старался, чтобы голос звучал как можно спокойнее. — Поэтому я и спрашиваю у тебя.
С противным смешком Грэм снова отвернулся.
— Ну, еще бы…
От волнения у Джеймса перехватило дыхание. Он был как никогда близок к разгадке!
— Этот человек живет в городе?
— Тебе виднее.
Джеймс был так потрясен, что не сразу нашелся с ответом. Откуда Грэму известно, что он видел Малькольма Трюви? Внезапно собственное неведение и неспособность вспомнить заставили Джеймса ощутить себя ущербным. Даже этот неприветливый Грэм знал о его прошлом больше, чем он сам! Последовало долгое молчание. Наконец Грэм повернулся к нему и презрительно процедил:
— Разве не так?
Джеймс смотрел ему в лицо — рот, словно алая рана посреди пышных зарослей, крупный нос, жалобный взгляд — и понимал, что знал Грэма раньше. Но прежде чем Джеймс успел вспомнить, с его губ сорвался вопрос:
— За что ты меня ненавидишь?
Лицо Грэма покраснело. Красными стали даже белки — их словно заволокло дымкой. Кожа на лице приобрела пурпурный цвет, а губы побелели и затряслись. Искаженное, словно из фильма ужасов, лицо Грэма маячило перед глазами Джеймса всего пару мгновений, но забыть его он не мог и несколько недель спустя.
Джеймс запомнил тень кулака и то, как падал на пол. Холодок раковины, вкус крови во рту. Следующим образом, который сохранился в памяти, стало отражение собственного окровавленного лица в зеркале и дорога домой в темноте. Джеймса трясло, и он без конца кутался в пальто.
Дома Джеймс смыл кровь с лица и лег в постель, но ему не спалось. За что Грэм Оливер так его ненавидит? Неужели он чем-то оскорбил его во время совместного проживания на Ньюленд-роуд? Вряд ли. Грэм так давно жил в этом доме, что, должно быть, просто не заметил вторжения временного пришельца. Как бы то ни было, Джеймсу было больно даже вспоминать о разговоре с Грэмом. Неужели я вел себя высокомерно? Да нет, это Грэм с самого начала разговора держался заносчиво и недружелюбно! Или Грэм ненормальный, или ему есть что скрывать.
Промучившись полночи, Джеймс встал, принял обезболивающее и заварил чай. Как неприятно все складывалось! Нужно на время забыть об этих загадках, уликах и потерянных воспоминаниях и заняться работой по дому. Приняв решение, Джеймс почувствовал облегчение. Словно гора свалилась с плеч. Он лег в постель и тут же провалился в сон.
~~~
Всю следующую неделю Джеймс не выходил из дома. Мир за окном казался мрачным и недружелюбным местом, к тому же с неба все время сыпал мелкий дождь. Он работал от восхода до заката, и к концу недели штукатурка так впиталась в поры, что лицом Джеймс стал походить на привидение, а язык превратился в терку.
В воскресенье, отмокая в ванне, Джеймс решил назавтра совершить вылазку в город. Даже думать об этом было неприятно, но у него кончались продукты, к тому же Джеймс решил купить утюг и шлифовальный станок. Он подумывал и о покупке кровати: от неудобного матраса затекали руки и ноги, и, чтобы расслабить мышцы, Джеймсу приходилось часами высиживать в горячей ванне.
Он провел под водой добрых полчаса, даже кожа на подушечках пальцев успела сморщиться. В тишине раздавались гул генератора и журчание воды в трубах. Джеймс допил пиво, опустил бутылку рядом с ванной, закрыл глаза и с головой ушел под воду. В такие мирные минуты Джеймс всегда вспоминал о своем расследовании: что на самом деле означали те инициалы в конверте, адресованном Малькольму Трюви? За этими мыслями неотступно следовали другие: Джеймса мучили воспоминания о необъяснимой ненависти Грэма Оливера. Неужели его расследованию так и суждено завершиться ничем? Может быть, прошлое стоит оставить в прошлом и жить только настоящим?
Но настоящее не приносило облегчения. Джеймса окружал неизменный мрачный ландшафт: шпатели, рулоны обоев и грязь. Он снова и снова ловил себя на том, что грезит наяву. Джеймс воображал, как закончит ремонт и получит деньги; прикидывал, как потратит их. Перед глазами вставало видение: хижина на берегу малонаселенного острова, рыбная ловля и симпатичная Пятница рядом. Иногда воображаемая подружка походила на Ингрид, иногда — на стройную темноволосую девушку. Лицо ее почти неразличимо, губы тянутся к его губам.
Джеймс вытерся и натянул пижаму. Он все еще не продвинулся дальше третьей страницы борхесовского рассказа «Фунес, Помнящий», который начал читать пару месяцев назад. По непонятной ему самому причине Джеймс воспринимал не больше одной фразы в день. Самое удивительное, что он превосходно, в мельчайших деталях, помнил то, что прочел раньше. И это несмотря на медлительность чтения, усилия, которые приходилось прилагать, чтобы продраться сквозь лабиринт хитроумных испанских придаточных и представить воочию то, что описывал автор («огромная синевато-серая грозовая туча», «вилла Лос-Лорелс»). И это Джеймс, который считал память своим больным местом! Когда я наконец дочитаю этот рассказ, думал Джеймс, он станет частью меня, а воспоминания Фунеса и героя рассказа, от имени которого велось повествование, станут моими воспоминаниями. В этот вечер он прочел следующее предложение: «Со слов моего кузена Бернардо, дело звучало как сон, смешанный с элементами прошлого». Впитав в себя эту фразу, Джеймс закрыл глаза и вздохнул. «Сон, смешанный с элементами прошлого» — чем не превосходное определение для памяти?
На следующее утро Джеймс отправился в торговый центр, где купил шлифовальный станок, утюг, стереосистему, несколько CD, запасся едой и питьем. Затем отнес чеки мистеру Крэбтри, который аккуратно отсчитал купюры. Внезапно Джеймс осознал, как изменилось его отношение к деньгам. Они больше не были для него пиявками, высасывающими жизненные соки. Теперь эти бумажные прямоугольники казались ему тонкими, почти невесомыми ломтиками свободы. Чем больше денег оседало в его карманах, тем легче ему становилось.
В последующие недели он при помощи утюга отдирал старые обои в гостиной и спальнях. Работа спорилась, но от старого клея, который размягчался от тепла и влаги, на ладонях и запястьях Джеймса пошла сыпь, и он, стремясь задушить болезнь в корне, принял сразу две таблетки от аллергии.
Наутро сыпь стала сильнее, и Джеймс отправился к доктору. Доктор нетерпеливо кивал, пока Джеймс рассказывал ему о пропущенных приемах. Затем спросил, как называются пилюли. Джеймс отвечал, что не
