медные и стеклянные фигурки на его поверхности относились ко временам Джеймсова детства. Мебель с иголочки совсем не вписывалась в интерьер, делая спальню похожей на офис. На самом деле эта комната вовсе не была его собственной — родители переехали, когда Джеймсу исполнилось восемнадцать. Желтенькие обои и серый ковер рождали воспоминания о других временах: чемпионате мира по футболу; зиме и весне, когда он вкалывал в пабе и на складе, а затем неожиданно для себя стал журналистом; и, наконец, лете перед отъездом в университет Г.
Воспоминания путались. Джеймс словно путешествовал сквозь время. Он отвернулся от окна и увидел своих воображаемых братьев-близнецов: двадцатиоднолетний Джеймс скорчился перед экраном монитора; двадцатипятилетний растянулся на диване с газетой; восемнадцатилетний вглядывается в скудный пейзаж предместья за окном. Но вот видения рассеялись, и Джеймс снова стоял у окна в своем бездарном настоящем, смутно догадываясь, что вскоре и оно станет прошлым, превратившись в еще один нечеткий отпечаток в голове будущего Джеймса.
Он слышал, как в соседней комнате родители спорят о чем-то яростным шепотом. Мысли неохотно вернулись на три часа назад, когда Джеймс позвонил в дверь родительского дома.
Открыла мать. Увидев Джеймса, она смутилась. Родители не верили, что он все-таки приедет. Нет, они конечно же рады, но разве сложно было предупредить? Мать заспешила наверх приготовить Джеймсу постель, отец отправился на кухню ставить чайник. Родители подняли с постели бабушку, и все вместе уселись в гостиной у телевизора. Разговор вышел неловким и бессмысленным. Впятером, подумал Джеймс: он, отец, мать, бабушка и этот ящик.
— Ну, — проорал отец, пытаясь заглушить завывание сирен, — как там дом, который ты ремонтируешь?
— Нормально, — ответил Джеймс. — Вот доделал первый этаж.
— Молодец. Значит, дело движется?
— Движется.
— Есть кое-что, чего я не понимаю, — вклинился телевизор. — Окно было закрыто, не так ли?
— Наверняка там хватает работы.
— Еще бы, работы там хоть отбавляй.
— Должно быть, это сделал тот, кого она знала. Она сама пригласила убийцу войти.
— Но тебе действительно нравится этим заниматься? — поинтересовалась бабушка.
— Да, действительно нравится.
— Вот и хорошо. Это самое главное.
— Угу.
Некоторое время они молча следили за тем, как раскручивается на экране детективная интрига.
— Это отчим, — предположил отец, — я уверен, это он.
— Но у отчима есть алиби, — возразила мать.
— Ерунда, оно фальшивое. Все эти сериалы делают на один манер.
— Ш-ш-ш, из-за тебя я все пропущу.
— Сержант, а это вы видели? — снова вклинился телевизор. — Возможно, ключ к разгадке…
— Как работа, пап?
— Как всегда, — равнодушно пожал плечами отец, — работа есть работа. — И тут же внезапно оживился и воскликнул: — Вот видишь, я же говорил тебе! Это был… как там его?
— Отвлекающий маневр?
— Верно!
Позднее, когда убийца был разоблачен (им оказался шурин), мать решилась задать Джеймсу вопрос об Ингрид (если, конечно, он не против поговорить о ней).
— Мне нечего сказать, — ответил Джеймс.
— Понимаю. Извини.
В глазах матери Джеймс прочел беспокойство и боль.
— Прекрасная девушка, — встрял отец. — Ты, верно, совсем рехнулся, если бросил ее.
— Брайан, не вмешивайся, ты-то здесь при чем? — налетела на него мать.
— Я просто сказал, что она прекрасная девушка.
— Но ты же не знаешь обстоятельств…
— Мы получили от нее очень милую открытку на Рождество, — вмешалась бабушка.
— Открытку? — удивился Джеймс.
— Открытку. Чуткая девушка. Я сказала что-то не то?
— Да нет, все нормально.
С тех пор как они расстались, Ингрид не написала Джеймсу ни строчки.
— Знаешь, Джеймс, — голос матери потеплел, — бывает, иногда тебе кажется, что все уже кончено, но на самом деле никогда не бывает поздно…
— Мам, мне действительно не хочется это обсуждать.
— Да-да, конечно, — смутилась мать.
— Наверное, я пойду. Устал с дороги.
Она поцеловала его в щеку.
— Спокойной ночи, сынок.
Бабушка крепко обняла Джеймса и прошептала:
— Сладких снов тебе, детка.
Отец, не отрывая глаз от экрана, пробормотал:
— До завтра, сын.
— Мы предложим несколько советов тем, кто хочет оживить и украсить свой внутренний дворик, — добавил телевизор.
~~~
Джеймса мучила бессонница. Матрас был жестким и узким, подушка слишком тонкой. Радиатор время от времени издавал странный лязг. Как и во времена его детства, свет в коридоре не тушили, и сквозь квадратное окошко над дверью он падал на потолок и дальнюю стену. Слишком уставший, чтобы думать, Джеймс бесцельно пялился в залитый светом угол. Наконец угол стал расплываться, и Джеймс закрыл глаза.
Часы шли, но сон не приходил. Он снова открыл глаза и прищурился. Угол казался черным, а поверхность стены отливала молочной белизной. Однако чем пристальнее Джеймс всматривался, тем сильнее было впечатление, что черный и белый смешиваются в один цвет. Спустя некоторое время Джеймс понял, что угол живет собственной жизнью. Когда Джеймс вдыхал, угол увеличивался в размерах, когда выдыхал — съеживался. Иногда угол казался крошечным, как далекая звезда, иногда заполнял всю комнату и, словно злобный дух, нависал над Джеймсом, грозя раздавить. Джеймс попытался привстать, но не мог сдвинуться с места. Теперь он знал, что угол пульсирует, медленно увеличивается в размерах и скоро заполнит собой комнату — и тогда Джеймс просто задохнется под одеялом. «Мамочка», — попытался он промямлить, но голос не слушался. Джеймса затопил ужас.
Ему снова было пять лет, и его душил приступ астмы.
Джеймсу было тридцать, и его мучила бессонница.
Раздраженный, он встал и оделся, решив проветриться. Внизу Джеймс натянул пальто, отыскал запасной ключ и вышел на улицу. Дождь прекратился, но тротуары еще не высохли. Снег, обещавший валить всю ночь, не сдержал обещания. Джеймс бездумно брел по улице.
Вскоре он понял, что узнаёт местность. Джеймс стоял в центре футбольной площадки. Впереди в темноте маячило здание начальной школы. Здесь, в возрасте от четырех до десяти, он проводил все свободное время. Пока Джеймс пересекал грязную площадку, в голове кружились образы из далекого прошлого: вот мальчишки бегут по футбольному полю; для оставленного после уроков юного футболиста
