Октябрьской революции.
Я, конечно, заметил подкол в его словах. Может, это новое веяние? Ведь если в нашем государстве все пойдет вкривь и вкось, то отвечать в конечном счете придется Карлу Марксу и деятелям революции. Затуллин был не просто зацикленным, он нюхал ветер каких-то перемен, явно симпатизировал мне и ждал понимания. Наверное, в этот момент я и решил во что бы то ни стало прорваться из Пятерки в ПГУ, даже если придется таранить стену лбом. Ведь в желанном ПГУ все должно было оставаться в рамках классической междудержавной борьбы еще много долгих лет.
– Вы попали пальцем в лужу, товарищ коллега. Карл Маркс был выкрестом, то есть беглецом от кагала, и бывших соплеменников на свой дух не выносил, как типичных представителей капиталистического духа. И в революции не все так. Латышей числилось в России в пять раз меньше, чем евреев, а пленных немцев с австрийцами да всяких заезжих китайцев было всего-ничего, но из них составлялись элитарные части Красной Армии. Вообще, в любом потрясении инородцы углядывают свой фарт и возможность вылезти… И хватит о жидомасонах, до чего они мне осточертели… Андрей Эдуардович, вы боксом занимались?
– Нет, только самбо.
– Тоже сойдет. Вот идеал нашей работы. Схватка серьезных хищников, достойных противников, борьба противоположностей, непримиримая борьба, потому что всем нужно одно - почетная победа.
Я ласково улыбнулся, занял боксерскую стойку и сделал ложный выпад в сторону капитанской физиономии. Он дернул наверх руки, и тут я влепил левой ему под дых, в нервный узел. В треть силы, конечно. Но у него перехватило дыхание и рожа скукожилась. Я улыбнулся еще нежнее.
– Вот так, примерно. Схожая шутка за вами. Надеюсь, будем друзьями, перейдем на «ты». Ну, согласен, Андрей?
Я протянул руку. Он с помощью глубокого вздоха расправил смятое лицо, и мгновение помедлив, протянул свою. В момент пожатия его ладонь перешла на захват. Затуллин сноровисто вывернул мою руку и оказался у меня за спиной. Пришлось ткнуть его локтем в ливер, чтобы кончил «шутить». На этом поединок прекратился - и вроде бы Затуллин остался собой доволен.
Из курилки я отправился собрать вещички в свою комнату. В нашу, - я по-прежнему делил служебную площадь с Пашей Коссовским. На его половине, несмотря на позднее время, присутствовала «клиентка».
Бабенка годам к тридцати. Глаза, нос, уши, волосы и прочие детали выдавали семитское происхождение - мне такие женские наружности никогда не были в кайф: я любитель арийских черт лица и белокурой масти.
Однако фигурка меня околдовала. Даже пока она сидела, а я проглядывал линию ноги, в чем мне помогал модный тогда передний разрез юбки. А затем «клиентка» по команде Коссовского: «Ладно, гражданка Розенштейн, вас мне хватило на сегодня,»- поднялась со стула и я смог оценить ее целиком. Какая-то порода чувствовалась и в очертании животика, и в соотношении талии с попкой, и в хрупкости коленок. В общем, меня обуяло, промелькнули соответствующего рода фантазии, однако я непорядок быстро развеял и разметал мощным внушением.
«Клиентки» - это не женские особи, это материал, это работа. Не хочет же скульптор трахнуть изваянную им девушку с веслом. Тем более за моральной стойкостью сотрудников в Пятерке следят строго.
На всякий случай я вызвал образы нескольких дам, которые были мне вполне доступны. Естественно, светлый образ жены Надежды постарался отогнать, он мог только повредить ввиду отсутствия талии.
Шесть лет назад, когда мы с ней начинали, эта пухлая кукла со столь многообещающим именем приманила меня своей безотказностью и некими отблесками моего белокурого идеала. Я был довольно голый студент-четверокурсник, проживал вместе с мамой-лимитчицей в огромной коммуналке, где сортиры были шикарнее, чем комнаты. А тут и квартира без предков, которую моя любимая снимала на родительские денежки, и широкая кровать «Ленин с нами» и, конечно, жрачка-супер. Пять лет тому, как Надежда окончательно поймала меня на живца в виде своего папы-генерала и скрутила узами брака. Тестюшка дорогой оказывал весомое содействие при получении очередного звания, плюс все такое материальное. Например, помог моей мамаше вернуться обратно в Свердловскую область и купить там приличный дом. Ей хорошо на природе, да и Надюхиных глаз не мозолит.
Недели через три после нашей свадьбы уродились близнецы Константин и Матвей, в честь Константина Матвеевича прозвали их. Они в тестя-генерала с малых лет развиваться стали, круглоголовые, толстощекие, книжками мало интересующиеся. Носятся как две бомбы по квартире, все крушат. Кукла моя еще больше опухла и стала уже напоминать игрушечного поросенка. Кроме того развилась у нее неприятная привычка - не реагировать на мои сексуальные усилия. Смотрит она на тебя, старающегося, пустыми педагогическими глазами, отчего конечно, всякое влечение к секс-труду быстро пропадает. Когда я стал на сторону захаживать для опустошения чресел, генерал об этом на удивление быстро прознал, но повел себя тихо, даже дочурке не напел.
«Главное, Глеб, чтоб семья была, - сообщил он мне при доверительной выпивке, - Надька при муже, ты при жене, ребята при батьке, ты при Госбезопасности. Шали, но в меру. Чтоб никакого постельного героизма. И самое важное, обойдись без шашней с „клиентками“. Ценю ведь я тебя, Глебка, на меня характером похож, словно сын мне, такой же боец, опора страны.» И, кстати, я с последними его словами вполне согласен был. Если не на мне страна держится, так на ком же?
Все эти кинокадры пронеслись передо мной, как перед одиночным зрителем в панорамном кинозале, после чего я спокойно собрал вещи: что положено - в сейф, остальное в шкаф или в кейс. Накинув плащ, попрощался с Пашей, который бумажки дописывал, и мимо постов направился к выходу.
«Жигуленок» я обычно на улице Воинова оставляю, у Дома писателя, чтобы сослуживцы не догадались, что я на тестевском подарке катаюсь. Ходьбы примерно минуты три - проветриваюсь заодно. Добрался я, в машину залез, мотор прогреваю, а глянул через переднее стекло - она стоит, гражданка Розенштейн. Подождала, значит, меня на Литейном и незаметно прокралась по пятам. Тут бы обогнуть ее и просвистеть мимо, но что-то профессиональное взыграло. Ведь вместо того, чтобы мне следить - следили за мной.
Я, приопустив боковое стекло, сказал ей:
– Вы, Розенштейн, как видно, о чем-то интересном спросите желаете. Это по вашему местоположению заметно. Маячить нам нечего. Так что садитесь в машину… несколько минут у вас имеется.
Она уселась без долгих разговоров.
– Несколько минут - это чтоб выкурить одну сигарету. Можно? - спросила она. Вот зараза, и голос в ее пользу говорит. Сочный такой, а не писк, как у моей женушки.
– Само собой. Не надо аск, гражданка.
Я достаю «Стюардессу», она - «Кэмел». Ни угощать, ни угощаться мне не резон. Так что каждый дымит своим. А радио шепелявит: «… высокие удои - это не только промышленная технология, но и бережное отношение животноводов к своим хвостатым подопечным…»
– Ну? - прекратил я паузу, которая, в общем-то была выгодна мне.
– Я не спросить, а попросить хотела. Мне суд грозит, а затем срок… или психушка. Вы не облегчили бы мою участь?
Примерно таким невзволнованным голосом спрашивают: «интересный мужчина, не угостите ли шампанским?» Но все равно бабское чутье у нее будь здоров. Там, в Большом Доме, дамочка старалась не глядеть на меня, я тоже на нее не пялился, однако она почуяла-таки любопытство с моей стороны. И сейчас в вечернем полумраке, луч уличного фонаря выхватывал ее ножку от сверхмодного короткого сапожка и далеко за коленку. Даже шубка распахнулась самым надлежащим образом.
Теперь надо отделаться парой фраз о квалифицированности товарища Коссовского, о гуманном советском суде, подождать пока догорит ее быстрая американская сигарета, и выпроводить вон. Но я некстати вспомнил Затуллина с его «образом врага» и, напротив, Сайко с его «бережным» отношением к филологам и даже спекулянтам-валютчикам, поэтому буркнул невпопад.
– Да-да, я помню рекомендации классика. «И милость к падшим призывал». Вы, наверное, филолог?
– Я врач-инфекционист, в Боткинской больнице работаю, гепатит лечу, дезинтерию, сальмонеллез.
– Ну, так и лечили бы себе запор с поносом, пробки в задницу вставляли бы, никто бы вас не тронул, не тридцать седьмой же, и не пятьдесят первый. А то ведь вляпались в такое дерьмо, что вам на своей работе и не снилось.
