стало в ней тесно, он вырвался из нее своим огненным телом, и хлынул вниз, в лощину, чтобы порезвиться и там. Потом я понял, что это был управляемый объемный взрыв. А тогда я думал только о том, как бы пришпорить своего крокодила.
Он перескочил через заснеженный забор, пролетел по огороду, пробил еще одну ограду и… прямо перед ним, метрах в тридцати, разлетелась в клочья избушка.
И вот, стряхивая обломки, перед мной возник во всей ужасной красе пятидесятитонный «Армадилльо», который палил из автоматических пушек по западному склону лощины. Туда же уходили дымные залпы из его ракетных установок, имеющих форму призмы.
У меня в голове от рева и грохота танкового оружия наступило полное затмение.
А «Крокодил» по-прежнему мчался на бронированного гиганта. За мгновение до того, как по мне сработала бы активная защита Армадилльо, «крокодил» затормозил – совсем рядом брызнули фонтанчики взрывов. А потом он снова дунул вперед. Секундой спустя я был ровно под днищем у шагающего танка. И тут «крокодил» остановился.
Я оказался в роли первобытного охотника, который случайно забежал под брюхо динозавру, то есть мамонту. Бронированный монстр тут же стал приседать – не зря же его сделали похожим на древнюю рептилию – машины идут теми же эволюционными путями, что и мы, белковые.
За мгновение до того, как брюхо Армадилльо должно было расплющить меня, я вместе с «крокодилом» провалился в окоп. Упавшее сверху брюхо сотрясло землю, что уж говорить про меня, в каждой моей клеточке хромосомы ударились всеми костями о митохондрии.
Завидую киношным героям, возьмет его, скажем, циклоп и тираннозавр, да и шмякнет об стенку, а герой даже не побледнеет, лишь стряхнет пыль с лацкана и пойдет метелить обидчика. А я у меня в голове одна пыль вместо мыслей. Но все же секунд десять спустя (а мне показалось, что на следующий день) я осознал, что не просто в окопе, а стою на какой-то платформе, она даже покачивается под ногами. Еще на платформе находится установка, похожая на безоткатное орудие с автоматическим управлением. Здесь что-то вроде робо-дота? Армадилльо тем временем еще раз приподнялся и снова плюхнулся вниз, диким грохотом сотрясая землю. Я понял, что следующего раза мои хромосомы не выдержат, а то и дот расплющится вместе со мной. И, хотя с безоткатными пушками я не шибко знаком, но ухитрился развернуть ствол в самое брюхо шагающего танка, считай в зенит – я же зенитчик – и нажал красную и зеленую кнопки на пульте орудия.
От нажатия до выстрела было с полсекундочки, я успел прыгнуть в какую-то щель, а затем меня еще забило поглубже горячей плотной удушливой волной. Я наверное минуты две кашлял – да что там кашлял, выворачивался наизнанку – и плевался, и рвал желчью, а потом полез обратно к орудию. И увидел над собой пробитый небосвод, броненебо в кровавых соплях. Это было днище Армадилльо с приличной дырой, из которой вытекал расплавленный металлопластик и свисали провода и кабели.
Я вскарабкался на безоткатное орудие, уцепился за один из свисавших кабелей, сохранивших изоляцию, и, подтянувшись на руках – благодаря работе со стеклотарой конечности у меня стали как рычаги – запустил ноги в дыру. Следом втиснулся сам.
В этом отсеке танка было темно и дымно, но очки Ласточкина автоматически переключились в тепловой режим и я увидел, как в мою сторону разворачивается человеческая рука с пистолет-пулеметом. Она была похожа на змею, готовящуюся к атаке.
– Не стреляйте, – крикнул я вражескому танкисту и, подхватив какую-то железку, ударил его по руке, а потом и по голове. Тут и выяснилось, что моя железяка – это здоровенный гаечный ключ. Противник упал, словно нырнул в бассейн, и уже не «выплыл». Но в отсек заглянул еще один член экипажа и, вскрикнув что-то вроде «Shit», бросил в мою сторону какую-то банку. Он попытался сразу же запахнуть клинкетную дверь, но я сыграл гаечным ключом, как клюшкой, и забросил банку в закрывающийся створ дверей. Так сказать, алаверды. Дверь всё же закрылась, но через секунду распахнулась снова, уронив на порог дымящееся тело танкиста и выпустив удушливые газы.
Я ткнул пятерней в кнопки на бортовой панели, на них были символы, напоминающие вентилятор. И, в самом деле, заработала мощная вытяжка. Я подобрал пистолет-пулемет, выпавший из рук первого танкиста, и перешагнул через полегшее костьми тело второго.
Шаг вперед, рывок наверх по короткому трапу, я просунул руку в открытый люк и выписал круг работающим пистолет-пулеметом.
Потом выбрался сам. В рубке Армадилльо живых уже не было. В креслах лежали тела двух ооновских пискиперов. Судя по национальным эмблемам на обшлагах – канадец и поляк. Отъездились. Блаженны миротворцы, но это – чмуры, а не миротворцы. На удивление пули практически не задели аппаратуру. По прежнему функционирововали экраны радара, целеуказания и кругового обзора.
Снизу послышался шум, грохот тяжелых ботинок, а потом голоса.
– Заходь. Супостата тут нет.
В рубку Армадилльо влез офицер с майорскими нашивками, за ним еще несколько военных. Русские военные в позабытой уже форме. Майор даже был чисто выбрит. Значит, Ласточкин не одиночка-психопат, а самый настоящий офицер действующей воинской части. То есть был офицер, он ведь там, на склоне, пал смертью храбрых.
Майор отдал честь и представился:
– Командир группы специального назначения, майор Бреговский.
– К сожалению, я не могу повторить ничего из сказанного вами; был когда-то сержантом, не более.
– Вы лучше чем командир, вы – оперативный связной, – определил меня Бреговский, пока остальные бойцы рылись в рубке; вероятно, они искали сигареты.
– А почему я ничего об этом не знаю.
– Вы не должны были иметь о своей функции никакого представления. Только таким образом можно предотвратить утечку информацию в период консервации.
– «Консервация» – какое-то знакомое слово. А кого консервировали?
– Нас, – в люк просунулся детина Ласточкин, в обгоревшем камуфляже, с дырами в наноброне, заросшей некрасивыми потеками, с дикими красными пятнами на физиономии. Но живой. Настоящий лейтенант. Этому человеку не повредил даже «огненный дракон»!
Ласточкин подошел к системе управления, невежливо скинул труп пискипера с кресла и через десять секунд доложил:
– Можно ехать, ходовую часть и двигатель я уже проверил. Командир, вы же танковое кончали.
Бреговский с сомнением взглянул на пульт управления.
– У нас все как-то иначе выглядело. То, что у нас было наверху, здесь внизу, что было слева – тут справа. Вместо рычагов – кнопки, вместо кнопок какие-то пупырышки.
А мне показалось, что здесь всё похоже на управление обычного автомобиля. Ласточкин перехватил мой яснеющий взгляд.
– Давай, связной, покажи класс езды.
Спецназовцы закурили, передавая по кругу трофейную сигарету. Я сел в освободившееся кресло, наложил руки на троды управления и мои очки открыли для меня виртуальные окна. Борта машины сделались прозрачными, я увидел окружающую местность «вживую» и полностью – верхнюю и нижнюю полусферы. Видел и много дальше – вид сверху, как будто наверху висел дрон. Я поднял указательный палец и к нему прилепилось виртуальное окно автоматической трансмиссии. Легкое движение фаланги пальца и Армадильо аккуратно пошел в шаговом режиме по склону вверх – в виртуоках услужливо возникали скаляры и векторы движения.
На склоне слякоть и грязь уже сменились льдом и снегом. Следом за моим танком двигались… скорее всего, бойцы расконсервированного воинства, все увеличиваясь в числе. Они возникали из каких-то нор и передвигались, в основном, на своих снегоступах, хотя некоторые на «крокодилах». Из-под шлемов картинно свисали длинные пряди и космы (чай, волосня не забывала расти во время «консервации»). Картинка, достойная какого-нибудь исторического романа. Хотя «крокодилов» в ополчении Минина и Пожарского, наверное, не было. А вот снегоступы сто процентов были. Впрочем, оптический камуфляж превращал воинов в снежных демонов из фэнтези невысокого пошиба…
Я «надавил» на виртуальный рычаг тормоза. Прямо по курсу лежало тело пискипера. Судя по комбинезону это был пилот вертолета – прокопченный ротор валялся метрах в тридцати. Я задал
