лет.
Снова возгласил глашатай государевы слова на Дворцовой площади — пусть не мыслят люди, что судьба их зависит от человечьего произвола. Бдит и карает не президент, придумывает наказания и казни не сенат: бдит и карают нечеловеческие силы. Сам же кроткий человеколюбивый президент лишь заступается за грешников пред строгим лицом Неба.
И кара небесная настигала преступников и кощунников за воровство и татьбу, за дармоедство и лень, за пьянство и алчность, за похоть и тщеславие, гордыню и сребролюбие, драчливость и уныние. И ни про одного покаранного человека соседи и ближние не могли сказать, что невинен он. В отличие от повальной болезни или стихийного бедствия кара не была слепой, а разбирала правых и виноватых, приходя лишь по верному адресу.
Кара могла настичь повинного в любой миг, разорвать его на мелкие кусочки (легкая, но поучительная смерть), сварить изнутри (тяжелая), размазать по стене или земле, вывернуть наизнанку и выжать.
Иные буйные негодяи исчезали на день или даже неделю, а потом возникали снова, только тихие, смирные и работящие. Иногда, впрочем, не появлялись вовсе.
Порой кара приходила в виде зверя — коего не брали ни клинок, ни пуля. То ли волк, то ли медведь появлялся там, где его и не должно быть по причине крепких ворот, дверей, замков, запоров. Зарезав жертву, он пропадал такоже таинственно, как и появлялся. Бывало, что перед прощанием принимал он облик человека, красивого и молодого, иже проходил сквозь стену. Сей вурдалак никогда не причинял вреда детям и женщинам.
Из-за быстрого, неотвратимого и скорого суда почти все злодеи забросили свои скверные дела. Но выяснилось, что наказание смертию приходит за скверные мысли еще чаще, чем за дела. И боролись злодеи изо всех сил со своими дурными мыслями. Боролись с мысленным злом и те люди, кои никогда не решились бы на скверное деяние. Однако чем больше уничтожали внутреннее зло, тем более дурные мысли пленяли голову, и в конце концов приходила кара. Иные люди совершали какой-нибудь ужасный проступок, чтобы поскорее получить возмездие и не выдерживать мучительную борьбу с собственными злыми помыслами. Короче, никогда еще так много подданных президента Фискалия не жила в таком неуютстве, страхе и ужасе.
Однако теменские люди в большинстве своем соглашались, что разбой и татьба совсем сошли на нет, что от президента исходит одна лишь милость и защита, что кротостью своей ускоряет он рост Древа Жизни, кое навседва избавит от погибелей и тягостей всех праведных, даруя всем добрым потребные плоды и волю к правильному действованию. Инда некоторые злодеи, кои явились с повинной головой в Яйцевидный Кабинет, после чистосердечного слезного покаяния пред ревнителями древесной веры, получали президентское прощение. Соответственно ярость Преисподней навеки отвращалась от сих покаявшихся людей. Премного радуясь за отпущение грехов, поступали оне в отряды рейдеров, в матросы обской флотилии, верстались в служилые на засечные черты, некоторые уходили в пустынь, где сочетали молитвы и послушание — рубили и пережигали лес, готовя поля для переселенцев. Однако же находились и те жестоковыйные упрямцы, что втайне обвиняли президента в вурдалачестве и ночной лютости…
Вскоре после оглашения президентской милости князя Ишимского ввели в Детинец через малые двери в воротах, отконвоировали по улочкам, стиснутым между высоченных стен, по узким сумрачным переходам, затем втолкнули в какой-то подвал, отчего помилованный немало еще катился по лестнице, сосчитав не менее пятидесяти ступенек.
Князь нутром чуял, что взаправду никакой милости он не дождется, однако после поражения под Ишимом было ему решительно все равно. Ведь битва-то должна была закончиться поражением президентских войск, но получилось как раз наоборот. Однако Ишимскому Смутьяну льстило, что одолеть его получилось лишь грубым вмешательством непреодолимых колдовских сил.
Сейчас в раскаленной голове князя снова вставали картины, кои рисовали его побег от палача и переправу через Иртыш. Оба раза вспоминался серорясый колдун. Предугадывал и предупреждал тот, что будут употреблены против князя козни дьявольские и силы неестественные. Так ить случилось на поле под Ишимом, где излилась прорва колдовской мерзости. А за две недели бегства, кончившегося пленением на Иртышском берегу, взору не встретился ни один ордынец. И сейчас Ишимского Смутьяна мучило крепкое сомнение, были ли всадники, что посекли наступающие толпы разбойников и напали на запасный полк, теми самыми тюркскими нукерами, коих привел бек Тулей. Не случилось ли подмены? А ведь подмена могла свершиться лишь на поле брани, едва ордынцы яростно полетели в атаку на президентское войско. Не явилась ли серебристая хмарь знамением адских сил?
Когда князь совсем потерял счет времени, запутавшись в мыслях, дверь темницы открылась — совсем не та дверь, через которую его втолкнули — а может и не открылась она вовсе, но рядом возник президент Фискалий.
Едва произошла сия встреча, уразумел князь Ишимский, что Фискалий — не человек, а монструм монструозус, который неведомыми, но мощными чарами сгубил разбойничье войско на поле под Ишимом и следующей его жертвой будет вся обитаемая земля.
«Нет, сия фигура точно не Фискалий, не та речь, не те ужимки», — подумал князь, который многажды встречался с президентом в боевых походах и во время выездов в столицу.
— Изыди, нечистый, — произнес Ишимский и сотворил защитный знак «дерева жизни», оттыпырив большой палец в сторону сатаноида.
— Ты мне в общем-то по нраву, князь, и твое чутье, и твоя воля крепкая. Да и знакомы мы больше, чем ты думаешь, — негневно произнес монстр.
— Кто ты?
— Что, не похож я на Фискалия? Да и ты не таинственный смутьян, а князь Петролий Самотлорский, которого вовсе не срубил рейдер, поскольку спасли тебя сотрудники Технокома. Зря я сразу не поверил Правдорубу. Сцена твоей смерти была лишь изображением голографическим. Вот и мне сейчас притворство не надобно. Я — Адаптид, твой бывший боевой холоп. В чем-то мы с тобой сродни. Я взял власть из мести, и ты восхотел из мести того же, ан силенок у тебя не хватило.
— Да уж, как могло их хватить? Я воевал честно, а на твоей стороне выступали все силы ада, — с неудержимой горечью молвил князь.
— Честно, с напалмием? В стране, где всё жилье из дерева.
Не удержался князь, вопросил:
— Почему ничего не осталось от твоей преданности мне?
— Преданность — собачье чувство.
— Ну хоть изволь ответить напоследок, мой бывший холоп, были ли подменены нукеры бека Тулея на поле под Ишимом?
— Ордынцы Тулея — обычные грабители и кровохлебы, достаточно легкого щелчка по мозгам и они взяли другое направление.
— Как же ты проникаешь в душу?
— Вы сами впускаете меня, своей гнилью. Всякий, чья душа исполнены гнева ли ярости, страха ли, жадности ли, становится добычей Сильного, который приходит из Будущего. И нет у грешной души никакой защиты и сама она лишь еда для Жаждущего, который выплывает из Прошлого.
Князь ощутил всю бездну, перед которой оказался.
— Кто со мной говорит, сам Сильный и Жаждущий, или только слуга его?
— Тот владыка, который вдыхает в меня жизнь и действует от моего лица, мог бы объяснить все толком, кабы захотел… а я еще имею чувства и знания человека, Я помню себя человеком по имени Адаптид, и воином по имени Правдоруб, и мэрином Общаком, и полковником Остер-Усовым. Кстати, как там мой друг из Преисподней по имени Фома? Похоже, ты встречался с ним.
— Сдается мне, что он единственный, кто способен стать камнем, о который ты зубы и обломаешь, — произнес князь с некой надеждой на отмщение.
— Способен, но не станет. Невеликого духа человечек, хоть и запеченный в оболочку из мощных сил. С твоей крепкой волей ты бы скорее сгубил меня, если бы был безгрешен. Ты толкни меня, князь, своей крепкой рукой и я упаду, како всякий другой смертный.
И Ишимский Смутьян пихнул колдуна, каково следует. Ему даже показалось, что Псевдофискалий еще
