Том 2. Стихотворения 1850-1873

Стихотворение печаталось без заглавия и даты (в Изд. СПб., 1886 дата взята из 2-го списка: «1851»), с пунктуационными изменениями. В Изд. 1868 появляется вариант 16-й строки: «Настанет день, день непреложный» (как в списках Эрн. Ф. Тютчевой). В Изд. 1900— вариант 11-й строки «Взлелеяла ее, взростила» и поздний вариант 18-й строки автографа: «Погибнет от руки твоей…».

В XIX в. существовало слово «милосердый» со значением «в ком есть милосердие» (Даль 2. С. 327).

Датируется 1851 г. по списку Альбома Тютчевой.

В данном стихотворении — обращение поэта к одной из его дочерей, нечаянно раздавившей канарейку. В. Брюсов писал о Тютчеве: «В глубине самого нежного чувства усматривает он губительную, роковую силу <…>; птичка должна погибнуть от руки той девушки, которая вскормила ее «от первых перышек» («Недаром милосердым Богом…»)…» (Изд. Маркса. С. 31–32) (Н. К.).

«С ОЗЕРА ВЕЕТ ПРОХЛАДА И НЕГА…»

Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 29. Л. 2.

Первая публикация — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 50. Вошло в Изд. 1854. С. 102; Изд. 1868. С. 60; Изд. СПб., 1886. С. 381; Изд. 1900. С. 400.

Печатается по автографу. См. «Другие редакции и варианты». С. 282^*.

Автограф беловой. Перед текстом помета на нем. яз.: «Es lächelt der See» («Озеро смеется»). В 5-й строке слово «Ангелов» написано с прописной буквы. Особенность авторской пунктуации — повторы тире (в конце 1-й, 2-й, 6-й, 7-й строк) и многоточия (в конце 4-й, 8-й, 10-й, 12-й строк).

Во всех изданиях слова «Es lächelt der See» служат эпиграфом. В Совр., Изд. 1854 и Изд. 1868 печатается с заголовком: «Из Шиллера». В Совр. и Изд. 1854 вариант 7-й строки: «И весь он очнулся от райского сна» (в автографе: «И вот он очнулся от райского сна»).

Датируется предположительно 1851 г. на основании того, что автограф написан на одном листе со стих. «Не остывшая от зною…» и «Ты знаешь край, где мирт и лавр растет…».

Является переводом песни мальчика-рыбака (Fischerknabe), с которой начинается драма Шиллера «Вильгельм Телль»: «Es lächelt der See, er ladet zum Bade…» (Акт I. Сцена 1) (А. Ш.).

Стихотворение написано шестистрочной строфой с изменением размера: четырехстопный размер в двух строках переходит в двухстопный. Четырехстопные строки рифмуются смежно. Двухстопные строки завершаются перекрестной рифмой.

В переводе сохранена точная аналогия как по количеству строк в строфе, так и по ритму и метру. Несовпадение наблюдается лишь в очередности женских и мужских рифм (Л. Л., М. М.).

По поводу мастерства Тютчева-переводчика Р. Ф. Брандт писал: «Для стихов «Блаженные звуки Он слышит во сне: То ангелов лики Поют в вышине», на первый взгяд, напрашивается вместо «звуки», ради рифмы, конъектура, «клики» или же «лики» в смысле «ликования», но таковая неуместна, ибо и у Шиллера в соответственных стихах нет рифмы, так же как и в последнем куплете» (Материалы. С. 106) (А. Ш.).

ПРЕДОПРЕДЕЛЕНИЕ

Автограф — РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 29. Л. 4.

Список — Муран. альбом (с. 62) с опиской в последней строке: «Она» вместо «Оно».

Первая публикация — Совр. 1854. Т. XLIV. С. 40. Вошло в Изд. 1854. С. 40; Изд. 1868. С. 150; Изд. СПб., 1886. С. 201. А. А. Флоридов, вероятно, видел автограф, ибо 5-я строка в Изд. 1900. С. 184 напечатана так, как в рукописи, т. е. с многоточием после союза «и», чем придается, разумеется, особая интонация выражению «поединок роковой». Однако Флоридов, подобно своим предшественникам по редактированию Тютчева, не разбил пьесу на строфы, а между тем в подлиннике стихотворение разделено на две строфы.

Печатается по автографу с учетом текстологических коррективов, внесенных Г. И. Чулковым, К. В. Пигаревым и А. А. Николаевым, но с сохранением авторского знака (тире) в конце первой строфы. Если все остальные замены (тире на запятые) все же оправданны, то здесь замена тире многоточием представляется неверной. Многоточие ведет стихотворение к интонационному спаду, а Тютчев своим тире как раз противодействовал этому. Кроме того, тире — это способ художественного скрепления строф.

Автограф беловой. Поправок в тексте нет. Это характерно для психологии тютчевского творчества: пережитое и выстраданное в глубинах творческого духа через импровизацию тут же воплощается в художественный текст. Заглавие стихотворения сверху и снизу выделено подчеркиванием («завиток», переходящий в прямую линию).

Датируется началом 1850-х гг.

Входит в состав «денисьевского» цикла, образуя его смысловое ядро. В его психологическом сюжете выразился весь драматизм любовного «поединка» Тютчева и Е. А. Денисьевой, о котором впоследствии расскажет сам Тютчев в письме А. И. Георгиевскому от 13/25 декабря 1864 г.: «За этим последовала одна из тех сцен, слишком вам известных, которые все более и более подтачивали ее жизнь и довели нас — ее до Волкова поля, а меня — до чего-то такого, чему и имени нет ни на каком человеческом языке… О, как она была права в своих крайних требованиях, как она верно предчувствовала, что должно было неизбежно случиться при моем тупом непонимании того, что составляло жизненное для нее условие» (Изд. 1984. Т. 2. С. 275). Из письма ясно и то, что вторая строфа оказалась пророческой: «сердце» Денисьевой «изныло» раньше, чем это случилось с Тютчевым. «И в стихах Тютчева вместе с этою любовью возникло что-то новое, открылась новая глубина, — писал Чулков, — какая-то исступленная стыдливость чувства и какая-то новая суеверная страсть, похожая на страдание и предчувствие смерти» (Последняя любовь. С. 40).

Тем не менее Тютчев смог вырваться из стихии личных переживаний, превратив стихотворение в философскую манифестацию на тему любви. В истоках ее — шеллинговская концепция «борьбы» противоположностей, которой пронизано человеческое «самосознание». Ф. В. И. Шеллинг особо подчеркивал, что в «самосознании разыграется бесконечная распря» (Шеллинг Ф. В. И. Система трансцендентального идеализма. Л., 1936. С. 92). По Тютчеву, даже любовь оказывается захваченной этой «распрей». Отсюда его философское видение любви как «поединка рокового», а это предопределяет появление трагического гротеска («союз» — «поединок») в тютчевской художественной философии любви. В виде именно философской аллюзии этот гротеск отразится во фрагменте трактата В. С. Соловьева «Смысл любви»: «Чувство требует такой полноты соединения, внутреннего и окончательного, но дальше этого субъективного требования и стремления дело обыкновенно не идет, да и то оказывается лишь преходящим. На деле вместо поэзии вечного и центрального соединения происходит лишь более или менее продолжительное, но все-таки временное, более или менее тесное, но все-таки внешнее, поверхностное сближение двух ограниченных существ в узких рамках житейской прозы» (Соловьев Вл. Чтения о Богочеловечестве. Статьи. Стихотворения и поэма. СПб., 1994. С. 317).

Ю. Айхенвальд, раскрывая содержание тютчевского гротескного образа любви в «Предопределении», отметил: «В самой любви таится уже будущая вражда, разлука или измена, смерть или утомление» (Айхенвальд Ю. Тютчев // Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М., 1994. С. 121) (А. А.).