безвозвратно расстроить взаимное расположение двух стран? Не стремится ли она всеми имеющимися у нее средствами заменить наиболее благоприятную в истории для вашего отечества политическую комбинацию самой пагубной для него? Не напоминает ли вам, милостивый государь, такая резвая опрометчивость одну детскую шалость (за исключением ее невинной стороны) вашего великого Гёте*, столь мило рассказанную в его мемуарах? Помните ли вы тот день, когда маленький Вольфганг, оставшись на время без родителей в отцовском доме, не нашел ничего лучшего, как употребить предоставленный досуг, чтобы бросать в окно попадавшуюся под руку домашнюю утварь, забавляясь и потешаясь шумом разбиваемой о мостовую посуды? Правда, в доме напротив коварный сосед подбадривал и поощрял ребенка продолжать замысловатое времяпрепровождение; а у вас в свое извинение нет даже похожего подстрекательства…
Если бы еще можно было в разливе враждебных криков против России обнаружить разумный и благовидный повод для оправдания такой ненависти! Я знаю, что при необходимости найдутся безумцы, готовые с самым серьезным видом заявить: «Мы обязаны вас ненавидеть; ваши устои, само начало вашей цивилизации противны нам, немцам, людям Запада; у вас не было ни
Возможно, мне возразят, что именно несовершенства нашего общественного устройства, пороки нашей администрации, жизненные условия наших низших слоев и пр. и пр. раздражают общественное мнение против России. Неужели это так? И мне, только что жаловавшемуся на чрезмерное недоброжелательство, не придется ли теперь протестовать против излишней симпатии? Ибо, в конце концов, мы не одни в мире, и если вы на самом деле обладаете избытком человеческого сочувствия, но не в состоянии употребить его у себя и на пользу своих соотечественников, то не справедливее ли поделить его более равномерно между разными народами земли? Увы, все нуждаются в жалости. Взгляните, например, на Англию, что вы о ней скажете? Посмотрите на ее фабричное население, на Ирландию, и, если бы при полном знании вы сумели сравнить две страны и могли взвесить на точных весах злополучные последствия русского варварства и английской* цивилизации, вы, может быть, нашли бы скорее необычным, нежели преувеличенным утверждение одного человека, одинаково чуждого обеим странам*, но основательно их изучившего и заявлявшего с полным убеждением, что «в Соединенном Королевстве существует по меньшей мере миллион человек, много бы выигравших, когда бы их сослали в Сибирь»…
И почему же, милостивый государь, вы, немцы, во многом имеющие неоспоримое нравственное превосходство над соседями по ту сторону Рейна, не могли бы позаимствовать у них толику практического здравомыслия, свойственного им живого и верного понимания своих интересов!.. Ведь у них тоже есть печать, газеты, оскорбляющие и хулящие нас наперебой, без устали, без меры и стыда… Возьмите, например, стоглавую гидру парижской прессы, извергающей на нас громы и молнии*. Какое исступление! Сколько воплей и шума!.. Обрети же сегодня Париж уверенность, что столь пылко взыскуемое сближение готово осуществиться, а столь часто возобновляемые предложения могут быть приняты, и уже завтра вы услышите умолкание крика ненависти, увидите угасание блестящего фейерверка брани, и из этих потухших кратеров и умиротворенных уст с последним клубом дыма начнут раздаваться звуки, пусть и настроенные на разные лады, но все одинаково благолепные, воспевающие наперебой наше счастливое примирение.
Письмо мое слишком затянулось, пора заканчивать. Позвольте мне в заключение, милостивый государь, в нескольких словах подвести итог своей мысли.
Я обратился к вам, не руководствуясь какой-либо иной задачей, кроме свободного изложения моего личного убеждения. Я не состою ни у кого на службе и не выражаю чьих-либо интересов; моя мысль зависит лишь от себя самой. Но я, конечно, имею все основания полагать, что если бы содержание этого письма стало известно в России, то общественное мнение не преминуло бы согласиться с ним. До сих пор русское общественное мнение почти не замечало всех воплей немецкой печати, и не потому, что мысли и чувства Германии были безразличны для него, разумеется, нет… Но ему претило принимать всерьез весь этот шум, все это словесное буйство, всю эту холостую пальбу по России, казавшуюся ему безвкусным развлечением… Русское общественное мнение решительно отказывается допустить, что степенная, основательная, честная, наделенная глубоким чувством справедливости нация, каковою Германия известна миру во все периоды ее истории, станет разрушать свою природу, дабы обнаружить в себе какую-то другую, созданную по образцу нескольких взбалмошных или путаных умов, нескольких страстных или недобросовестных краснобаев. Оно не может принять и того, что, отрекаясь от прошлого, не понимая настоящего и подвергая опасности будущее, Германия согласится взрастить в себе и питать недостойное ее дурное чувство единственно из удовольствия сделать большую политическую оплошность. Нет, это невозможно.
Я к вам обратился, милостивый государь, как уже говорил, потому что «Всеобщая Газета» является для Германии чем-то большим, нежели обыкновенная газета. Она представляет собою силу, что я весьма охотно признаю, в высшей степени объединяющую национальное чувство и политическое понимание: именно во имя этой двойной власти я и пытался вести разговор с вами.
То умонастроение, которое создано и старательно распространяется в Германии во взгляде на Россию, пока еще не представляет опасности, но уже близко к ней… Я убежден, что это умонастроение ничего не изменит в ныне существующих отношениях между немецкими правительствами и Россией, но оно ведет ко все большему искажению общественного сознания в одном из важнейших для каждого народа вопросов, вопросе о его союзах… Представляя в самых лживых красках наиболее национальную политику, какую Германия когда-либо проводила, оно вносит разлад в умы, подталкивает наиболее пылких и опрометчивых из них на гибельный путь, на который судьба уже не раз склоняла Германию… И если вдруг случится потрясение в Европе и вековое противоборство, разрешенное тридцать лет назад в вашу пользу, вновь разгорится, Россия, конечно, не покинет ваших государей, как и они не оставят ее. Однако тогда, вероятно, придется пожинать плоды посеянного ныне: плоды, взращенные разделением умов, могут быть горькими для Германии; наступят, боюсь, новые отступничества и новые раздоры. И тогда, милостивый государь, вам пришлось бы слишком дорого искупать вашу минутную несправедливость по отношению к нам.
Вот, милостивый государь, что я хотел вам сказать. Вы можете использовать мои слова как сочтете необходимым.
Примите уверения и проч.
3аписка*
Добираясь до сути проявляемого к нам в Европе недоброжелательства* и оставляя в стороне высокопарные речи и общие места
