Том 4. Письма 1820-1849

Ты понимаешь, что я не мог перенести такую мысль. И знаешь, что я сделал? Я выслал тебе 800 рублей серебром и одновременно написал Вяземскому, чтобы, как только будет получен вексель, он позаботился о самой скорейшей присылке денег в Гапсаль. Вот каким образом я употребил твое письмо к Ротшильду, ибо, по счастью, я имею возможность не воспользоваться им для моих собственных нужд, так как у меня в руках еще имеется более двух сотен дукатов, которых должно хватить на вторую половину поездки… Только бы этот благословенный вексель прибыл вовремя, чтобы предотвратить самую крайнюю нужду. Но что же случилось с моим братом, будь неладно его отсутствие и его молчание…

Теперь я должен рассказать тебе о моем пребывании в Вильдбаде. На другой день после того, как я писал тебе из Карлсруэ, я прибыл в это дикое место, оживленное в настоящую минуту присутствием канцлерши. Нет нужды говорить тебе, что я был принят с целомудренным проявлением чувств, столь же истинных, сколь и сдержанных. Я нашел ее несколько приунывшей от одиночества, поскольку рядом с ней была только ее дочь Хрептович, также слегка скучавшая от здешнего пребывания, к коему ее принудила дочерняя любовь. Что касается до местного общества, оно по большей части состоит из всякого рода калек: разбитых параличом, хромых, безногих или вроде того. Вообрази кресло старого графа де Местра^*, размножившееся до бесконечности и движущееся во всех направлениях. Местность, напротив, весьма живописна. Она напомнила мне своей дикой прелестью окрестности Кройта и прочая и прочая, хижину и прочая и прочая. Я уверился, что остались на свете еще горы. Благослови и сохрани их Господь! ибо большое утешение после трех лет жизни среди равнины и болот… увидеть славные, массивные и настоящие горы, которые не превратятся в тучку на горизонте, как только вглядишься в них попристальнее…

Против моего ожидания я встретил в Вильдбаде более сотни моих германских знакомых, которых не видал в Бадене, среди прочих приятель Парсеваль, которого я нашел удивительно постаревшим, толстяк Хельмштадт, племянник Брага, по-прежнему толстый и свежий, да к тому же женатый!.. Из местных там еще был находившийся некоторое время под влиянием прессы Левенштейн, протестант, который с негодованием поведал мне, что его кузина, вдова Константина Левенштейна, только что постриглась в монахини… Словом, я имел возможность во время своего пребывания в Вильдбаде, благодаря присутствию всех этих господ, пополнить мою осведомленность о Мюнхене… Но я избавлю тебя от подробностей, и у меня есть на то причина…

Разумеется, во время бесконечных досугов этого поистине альпийского пребывания большая часть моего времени была посвящена исключительно той, которая привлекла меня сюда. Прежде всего мы видались утром у источника; затем в три часа пополудни я заходил за ней для прогулки. Потом я обедал — и весьма приятно — с этими дамами у них.

А остатком дня можно было спокойно наслаждаться… И когда после недели, прожитой в этом трогательном согласии, пришлось расставаться, наше прощание было самым нежным и дерево нашей дружбы под благословенным вильдбадским солнцем пустило новые побеги…

Оттуда я отправился по железной дороге в Гейдельберг, где заночевал, а утром я воспользовался промежутками ясной погоды для посещения великолепных развалин, которые мне показались еще прекраснее, чем когда-либо. Я так увлекся, что мой порыв привел меня на вершину горы, гораздо выше замка. Но мое чрезмерное усердие было полностью вознаграждено открывшейся передо мной одной из самых величественных панорам, когда-либо возникавших перед моим взором. Вдали — бескрайняя голубоватая долина, по которой то там, то здесь сверкали извилистые повороты Некара. А под моими ногами — целое море блестящей, яркой зелени, на которой выделялись дивные камни, таких теплых оттенков и таких изящных форм. Ах, какой прекрасный край! Но смешно рассказывать о нем. Это все равно что пытаться передать словами музыку.

Дорога из Гейдельберга во Франкфурт вела мимо Дармштадта. Я случайно известился, что на другой день были именины великой герцогини^*. Я подумал, что будет уместно воспользоваться данным обстоятельством, чтобы поздравить ее. Такое предположение казалось мне совершенно естественным. Что ж, возможно, я ошибся в моих расчетах. По крайней мере, я заметил, что окружение великой герцогини смутилось моим присутствием, поскольку на следующий день предполагался обед в загородном дворце и они не знали, уместно ли присутствие на нем иностранца, прибывшего столь внезапно. Я прервал их колебания, объявив, что тотчас после обедни я должен непременно уехать. Так я и поступил после нескольких обязательных любезностей и shake hands…[31] Как бы то ни было, но я теперь надолго избавлен от всякого желания возобновить попытки придворного ухаживания…^*

Милая кисанька, в эти минуты мне очень нужен твой совет. Молчание твоего брата весьма меня озадачило. Я надеялся, что по прибытии во Франкфурт найду от него письмецо в ответ на мое, написанное из Бадена три недели назад; это вполне достаточное время для того, чтобы мог прийти ответ, несмотря на любые расстояния, которые могли меняться из-за моего или его перемещения. Я в конце концов вынужден был предположить, что или мое письмо, прибыв в Мюнхен, так и осталось там лежать, или что твой брат уже покинул Остенде, или что, не дай Бог, заботы о Гюбере помешали ему ответить мне. Каковы бы ни были причины его молчания, я по-прежнему нахожусь в полном неведении о нем и даже не могу предположить, застану ли я его в Остенде, если отправлюсь туда. И однако мне не хотелось бы совершать это путешествие впустую, и точно так же я не могу смириться с тем, чтобы побывать в Германии и не повидаться с ним… К настоящему времени у меня осталось еще две сотни дукатов, но это вовсе не много для того, чтобы оплатить дополнительный багаж для провоза по железной дороге твоей коляски. Однако я постараюсь ее тебе привезти, мне бы хотелось, чтобы моя поездка имела хоть какой-нибудь практический результат. Я нуждаюсь в этом, чтобы оправдаться в собственных глазах. Я очень рассчитываю по проезде через Берлин просить новую курьерскую дачу. Но найдется ли таковая для меня?.. Все эти соображения рассеялись бы, если бы я был уверен, что застану твоего брата в Остенде, но там ли он еще?..

Ах, что же делать?.. Прощай, милая кисанька. Я вижу, что ты не хочешь отвечать мне, а писание писем меня раздражает.

Весь твой и только твой.

Ф. Т.

Тютчевой Эрн. Ф., 17/29 августа 1847*

143. Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 17/29 августа 1847 г. Франкфурт-на-Майне

Francfort s/M. Ce 17/29 août 1847

Je reçois à l’instant même ta lettre du 1/13 de ce mois de Hapsal et conformément à tes indications je t’adresse la mienne à St-Pétersbourg où, j’espère, qu’elle te trouvera déjà arrivée saine et sauve. Ton avant-dernière lettre m’a été remise par mon frère que j’ai trouvé ici, arrivé de la Vienne il y a huit jours de cela, au retour d’une excursion que j’ai faite à Ems et sur les bords du Rhin. Je suis encore sous le coup du détestable malentendu qui m’a fait manquer l’entrevue avec ton frère, chose dont je ne puis me consoler et que même à présent je ne puis me résigner à accepter comme définitive. Tu sais que j’avais écrit à ton frère de Bade le 20 juillet, et j’ai attendu une réponse à cette lettre jusqu’au 11 août à Francfort et jusqu’au 18 à Ems, après avoir donné les ordres nécessaires pour que sa lettre m’y fut transmise. N’en ayant eu de nouvelles à la date du 18 août, c’est-à-dire tout un mois après la lettre que je lui avais écrite, j’ai dû penser ou que ma lettre ne lui était pas parvenue, ou qu’il avait déjà quitté Ostende. Je me résignais donc à revenir à Francfort après avoir flâner trois ou quatre jours sur les bords du Rhin, et ce n’est qu’à mon retour ici que j’ai reçu une lettre de ton frère, toute bonne et toute aimable, mais beaucoup trop tardive et qui m’est parvenue juste à point pour irriter tous mes regrets. Peste soit des contretemps et des malentendus. Maintenant, pour avoir le dernier mot dans cette contrariété, je serais homme à aller encore d’ici à Ostende, si deux considérations ne m’arrêtaient — le manque de temps et la crainte d’un