Том 4. Письма 1820-1849

plaira encore davantage à Moscou. Je le pense comme elle.

Adieu. Mille amitiés à Dorothée et à Н<иколай> Васильевич. Je ne crois pas l’intéresser grandement, en lui disant que je rencontre souvent sa poétique nièce^*, surtout chez son amie Mad. Smirnoff, où j’ai dîné l’autre jour avec elle. Je ne sais si elle a grandie en vertus, mais ce qui est certain, ce qu’elle n’a pas acquis plus de tact que par le passé. Il y a sa belle-sœur, Mad. Нарышкин^*, qui loge dans le même hôtel que nous et qui nous voyons souvent. Celle-là est une femme sensée et a l’air d’être une bonne femme. Adieu, chers papa et maman. Je suis honteux de tous ses bêtes de détails. Mais les lettres quoiqu’on fasse en sont toujours remplies. Voilà pourquoi j’ai hâte de les remplacer par la parole.

Перевод

Я надеялся, любезнейшие папинька и маминька, лично принести вам свои поздравления по случаю ваших трех годовщин^* и очень досадую на себя за то, что не уехал тотчас после своего прибытия. Но меня так часто укоряли в том, что я не умею серьезно заниматься своими интересами, что я хочу на сей раз пересилить эту привычку. Одним словом, я хочу знать, могу ли верить тем возможностям, которые, как утверждают, у меня здесь имеются. Объяснять вам, в чем они заключаются, было бы слишком долго и потребовало бы бесконечного писания. Завтра или послезавтра я увижу графа Нессельроде. Здесь весьма многие проявляют к моим интересам внимание, коим я мог бы быть вполне удовлетворен, если бы оно было столь же действенно, сколь искренно. В особенности же Вяземский, братья Виельгорские^* и т. д., которые все настаивают на том, чтобы я оставался на службе. Со своей стороны я вполне согласен на это, но могу и хочу сделать это только на известных условиях.

Что касается общества, то оно продолжает оказывать нам весьма любезный прием, и я не могу не надивиться тому количеству знакомых, которые у меня здесь были и о коих я и не подозревал. Все это было бы довольно приятно, если бы не ужасная дороговизна, такая, что, будь я вынужден провести здесь недели две, я решился бы покинуть гостиницу Кулона и искать менее разорительное пристанище.

На этих днях мы получили письмо от Николушки, который пишет моей жене, что он выедет из Овстуга, только когда узнает, что мы в Москве. Что касается Дашиньки, то я имею известия о ней благодаря ее добрейшим приятельницам, княжнам Шаховским^*, нашим ближайшим соседкам. Они часто бывают у нас, и мне нечего говорить Дашиньке, что в ее честь и славу мы взаимно обожаем друг друга. Но у меня духу не хватает говорить ей о чем-либо другом, кроме как о ней самой. Не могу дождаться, когда увижусь с ней и буду иметь возможность лично судить о ее состоянии.

Николушка тоже находит, что по приезде в Москву нам лучше всего остановиться в какой-нибудь гостинице, вроде гостиницы Говард. Хотел бы я уже быть там.

Среди других прежних знакомых я свиделся со старой госпожой Дурново^*, которая поручила мне передать вам тысячу нежностей. Что до ее невестки^*, мне еще не удалось застать ее, несмотря на то, что она будто бы желает встретиться со мной. На днях она была у моей жены, которая познакомилась с ней у ее матери, княгини С. Волконской^*, но меня не было дома. Мы довольно часто бываем в итальянской опере, но по приглашению, то в ложе сардинского посланника^*, то у Виельгорского.

Намедни молодые люди из дипломатического корпуса, только что приехавшие из Москвы, сказывали нам, что они там веселились на славу, и не могли достаточно нахвалиться встреченным гостеприимством. Поистине Россия хорошая страна и хороший народ, но дабы говорить это с полным убеждением, следует знать заграницу так, как я ее знаю.

Простите, любезнейшие папинька и маминька. Целую ваши дорогие ручки. Ф. Т.

Моя жена, которой не удалось вам написать, поручает мне передать вам ее пожелания. Ей очень нравится здесь, хотя она убеждена, что ей еще больше понравится в Москве. Я того же мнения. Простите. Тысячу дружеских приветствий Дашиньке и Николаю Васильевичу. Не думаю, чтобы я очень заинтересовал его, сказав, что я часто встречаю его поэтическую племянницу^*, особенно у ее приятельницы госпожи Смирновой, где на днях я обедал с ней. Не знаю, умножились ли ее добродетели, но достоверно то, что она не приобрела более такта, нежели было у нее в прошлом. В одной гостинице с нами живет ее золовка, госпожа Нарышкина^*, с которой мы часто видимся. Вот она разумная женщина и, кажется, добрая. Простите, любезнейшие папинька и маминька. Мне стыдно за эти глупые подробности, но письма, что ни делай, всегда ими наполнены. Вот почему я спешу заменить их живой речью.

Тютчевым И. Н. и Е. Л., 27 октября 1844*

103. И. Н. и Е. Л. ТЮТЧЕВЫМ 27 октября 1844 г. Петербург

Pétersbourg. Ce 27 octobre

J’ai reçu, cher papa, vos deux dernières lettres et je ne puis vous dire, combien j’ai été touché de la bonté que vous avez eu de prendre soin de notre établissement futur à Moscou. D’autre part, la dépense que vous aviez faite pour nous mettre en possession d’un logement, me contrarie un peu. Car, de la manière dont les choses se sont engagées ici, je ne prévois pas à quelle époque je pourrai m’en aller d’ici. Voici ce qui eusse. J’ai vu la semaine dernière le Vice-Chancelier et l’accueil qu’il m’a fait a de beaucoup surpassé mon attente. Je ne sais si je vous ai écrit que l’année dernière nous avions été en rapports suivis et que plusieurs de mes lettres, relatives aux affaires du jour avaient été mises tant sous ses yeux que sous les yeux de l’Empereur^*. Aussi après un quart d’heure de conversation sur ce qui avait été le sujet de notre correspondance, il m’a fut obligeamment demandé, si je ne consentirai pas à rentrer au service. Comme j’avais de longue main pour cette question, je lui ai dit que oui et comment j’entendais à y rentrer. Il m’a alors demandé de prolonger mon séjour à Pétersbourg, en me disant qu’il reconnaissait, qu’il y avait quelque chose à faire, qu’il y penserait et que sous peu j’aurai de ses nouvelles. En un mot et pour abréger les écritures que je fais, j’ai été entièrement satisfait de cette entrevue, moins encore dans mon intérêt personnel, que dans l’intérêt de la chose qui seule m’intéresse.

Ces jours-ci j’ai fait aussi la connaissance de la Comtesse de Nesselrode^* qui a été pour moi d’une gracieuseté et d’une amitié peu commune. C’est chez le P<rin>ce Wiasemsky que je l’ai rencontrée. Nous étions à quatre, les deux Wiasemsky, elle et moi, et nous ne nous sommes qu’à 3 heures du matin. Le surlendemain elle m’a invité chez elle, et l’accueil qu’elle m’a fait a été des plus gracieux. C’est une femme de beaucoup d’esprit et parfaitement aimable pour les gens qui lui plaisent. Je supprime les détails, car dans une lettre cela aurait l’air de commérage. Mais ce que je ne puis passer sous silence, c’est l’amitié que le Prince Wiasemsky me témoigne en toute occasion. Le plus proche parent ne pourrait pas mettre plus de zèle et empressement à servir mes intérêts qu’il ne le fait.

J’ai retrouvé ici encore un zélateur. C’est L. Narischkin^*, l’aide de camp général. J’ai été le voir au jour de son retour de Gatchina, et il m’a dit qu’ayant lu par hasard une brochure que j’ai publiée l’été dernier en Allemagne^*, il en avait, suivant son habitude, parlé à tout le monde et avait finalement réussi à la faire lire à l’Empereur qui, après l’avoir lue, a déclaré qu’il y retrouvait toutes ses idées et a paru curieux de savoir qui en était l’auteur. Je suis assurément très flatté de cette coïncidence, mais par des motifs qui, puis-je le dire, n’ont rien de personnel.

J’aurais encore une foule de choses à ajouter sur ma position actuelle à