советовал: «Бегай, Джимми, бегай!» — и я носился по всему дому, чтобы согреться.
Сейчас зимы в Йоркшире кажутся тропическими по сравнению с суровыми морозами моего детства. Снег шел почти каждый день, и с водосточной трубы свисали огромные сосульки. Окна покрывались ледяной коркой, и в моей памяти сохранились красивые зимние узоры на стеклах, — сегодня в наших теплых домах с центральным отоплением такое нечасто увидишь. Единственными источниками тепла в доме были два камина на первом этаже, топившихся углем, и жутко своенравная печь в кабинете.
Все приходилось делать очень быстро: любое промедление приводило к гипотермии. Зимой по утрам, выбравшись из-под теплого одеяла в промерзшей комнате, отец бежал вниз на кухню, чтобы разжечь камин. Его никогда, даже с натяжкой, нельзя было назвать рукастым человеком, и он был совершенно неспособен выполнять какую-либо работу по дому. Если он пытался повесить картину на стену, она неизменно падала на пол. Когда его просили поменять электрическую вилку, он долго и сосредоточенно с ней возился, потом во все стороны летели искры, и дом погружался во тьму. С тем же успехом он разжигал камин, и когда домашние по утрам спускались на кухню в поисках тепла, их ждало разочарование. Я так и вижу эту картину: из глубины камина вырываются черные клубы дыма, среди них изредка вспыхивают крошечные дрожащие языки пламени и через несколько секунд исчезают так же внезапно, как появились.
То ли дело огонь, разведенный матерью в гостиной. Она могла в считаные минуты разжечь адское пламя, и мы сидели в этом оазисе тепла, а гулявшие по комнате сквозняки теребили шторы на окнах.
Конечно, я никогда не забуду пробирающий до костей холод, царивший на Киркгейт, 23, но те морозные снежные дни навевают мне теплые и ностальгические воспоминания. Все дети любят снег, и я не был исключением. Отец относился к нему немного иначе. Для меня снег означал катание на санках и игру в снежки, ему же снег доставлял неприятности, не позволяя добраться на отдаленные фермы. Сильный снегопад 1947 года, когда с января по апрель снег шел почти каждый день, вынуждая отца по несколько дней сидеть дома, означал для него финансовые потери, которые он не мог себе позволить.
Если дома Альф жил без особого комфорта, то в машине удобств было и того меньше. Быстрые современные автомобили с теплыми уютными салонами имеют мало общего с маленькими машинками, на которых ездил Альф. Зимой долгие поездки на фермы требовали от него неимоверной выносливости. В машине не было обогревателя, и в особенно морозную погоду стекла покрывались снежной коркой, поэтому ему приходилось ехать, высунув голову из окна, чтобы не сбиться с дороги. С практически неработающими у машины тормозами и лысыми как коленка покрышками, эти поездки были не только неудобными, они были просто опасными. К счастью, движение в те дни было гораздо менее интенсивным, чем на современных дорогах.
Я вспоминаю, как мальчиком ездил вместе с отцом и мучительно страдал от холода. Я всегда был довольно шумным ребенком, и в ответ на мои возмущенные вопли он советовал пошевелить пальцами в сапогах или хлопать в ладоши, чтобы разогнать кровь.
Отсутствие подогрева лобового стекла создавало огромные неудобства, но, помню, однажды отец с гордостью продемонстрировал мне свое последнее приобретение. Это был кусок проволоки, прикрепленный к лобовому стеклу двумя присосками. Конец проволоки шел к аккумулятору, и стоило щелкнуть переключателем, как на стекле через некоторое время оттаивал небольшой квадратик.
— Смотри, Джимми! — воскликнул он, всматриваясь сквозь крошечное окошко. — Мне все видно! Разве это не чудесно?
Альфу приходилось мириться не только с дискомфортом своих первых автомобилей, но и с недостатком их мощности. Его старенький «Остин-7» разгонялся максимум до 50–55 миль в час, но при этом страшно гремел и вибрировал. На скорости 50 миль в час Альфу казалось, что он преодолевает звуковой барьер.
Эти маломощные двигатели создавали массу неудобств для тех, кто работал в холмистой местности. Одним из самых тяжелых холмов в практике был Саттон-Бэнк, крутой склон которого представлял серьезную преграду для любого, кому надо было подняться на вершину Хэмблтонских холмов. Современный автомобиль спокойно взлетает наверх на высшей передаче, но в те годы требовалось применить инженерную смекалку, чтобы взобраться по склону. Машинам Альфа было не по силам одолеть Саттон- Бэнк, но вскоре он справился с этой задачей, разработав собственную методику. Маленькие автомобили с задним приводом — как его старенький «Остин-7», — назад ехали на первой передаче, поэтому, добравшись до подножия холма, Альф в три приема разворачивал машину и карабкался в гору задним ходом.
Несмотря на все неудобства, Альф был счастлив. Он работал в местности, которую очень любил, и в практике, которую с полным основанием мог называть своей.
В 1946 году произошло радостное событие для Альфа: его старинный друг Алекс Тейлор вернулся с войны и приехал жить в Тирск. Он воевал в африканской пустыне и в горах Джим Уайт Италии и после демобилизации надеялся найти работу в Йоркшире, рядом со старым приятелем. Алекс был помолвлен с американкой по имени Линн. Они познакомились в Риме, и девушка скоро должна была приехать к нему в Тирск.
Альф был счастлив снова видеть Алекса. Он питал особую симпатию к своему лучшему другу из Глазго. Когда родился я, он написал Алексу в Африку и попросил стать моим крестным отцом. Меня назвали Джеймсом Александром в честь человека, которого отец считал своим ближайшим другом.
Когда Алекс вернулся в Британию, он был молод, здоров, собирался жениться и готовился начать новую жизнь дома. Существовали только две маленькие проблемки: у него не было ни гроша в кармане, и он не имел ни малейшего представления, что будет делать. В этот период ему на помощь пришел Альф. Алекс несколько недель жил на Киркгейт, 23 и вместе с Альфом ездил по вызовам на фермы. Ему так понравилась жизнь на свежем воздухе, что он решил заняться фермерством.
Альф поговорил с местными фермерами, и Алекс с Линн, которые поженились в мае того же года, в скором времени поселились в Олдстеде у Томми Бэнкса, славного, уважаемого фермера с большим стадом молочных коров. Работникам на фермах платили очень мало, но Алекс получал средства к существованию и к тому же приобретал ценный практический опыт.
До внедрения механизации, когда большую часть работы выполняли вручную, каждая ферма нанимала работников. Им приходилось косить траву, собирать урожай и чистить загоны для скота, — все это требовало тяжелого физического труда. Старое слово «батрак» имело именно такое значение. Тело у работников становилось крепким, как тиковое дерево, и хотя Алекс считал себя сильным и здоровым — за пять лет службы в армии он прошел много километров по горам Италии, — он был не готов к типичному рабочему дню йоркширского фермера.
Для начала Томми Бэнкс поручил ему перетаскать стокилограммовые мешки с зерном к дверям амбара. Сыновья Томми, Фред и Артур, легко взбегали по лестнице с тюками на плечах, но когда Алексу на плечи взгромоздили первый мешок, у него подогнулись колени, и он рухнул на пол, дрыгая руками и ногами под своей огромной ношей, будто придавленный жук. Парни на ферме повеселились от души.
После ухода с фермы Бэнкса Алекс и Линн сняли жилье в Тирске, где провели три года. Альф сумел подыскать для Алекса работу еще у нескольких фермеров, которые были хорошими клиентами ветеринарной практики.
После Томми Бэнкса Алекс устроился на работу к Бертраму Бозомуорту. Эта работа оказалась не легче, чем в Олдстеде. Она была тяжелее. В пору расцвета Берт — он жив до сих пор, — был воплощением жесткого йоркширского фермера, человека, вся жизнь которого проходит в тяжелом труде. Он работал «от заката до рассвета» и ждал того же от своих работников. Строгий, но справедливый человек.
Алекс с оттенком сухой иронии вспоминает, как в колючий мороз вставал в шесть утра и ехал за пять километров на ферму Берта на старом проржавевшем велосипеде Джоан. Там, помимо обычного каторжного труда — дойки коров, кормления животных и чистки коровника, он часами выдергивал свеклу из мерзлой земли. Каждый вечер Алекс возвращался домой в состоянии полного истощения. Он, еле волоча ноги, вваливался в дом и падал на стул, и так сидел, уронив голову и бессильно свесив руки. Когда Альф смотрел на его обмякшее тело, на потрескавшиеся руки с окровавленными пальцами, то часто думал, хорошую ли услугу оказал другу, познакомив его с жизнью фермера.
Однажды Альф приехал по вызову на ферму Берта Бозомуорта, и тот сказал ему:
