— Нет, серьезно, — вымолвил я, затаив дыхание и оживившись, но лишь в качестве зрителя; в качестве артиста я был безукоризненно невозмутим. — Чак говорит, что марихуана…
— Тс-с-с! — прошипел мистер Битти. — Не болтай эту чепуху где попало. Все это полнейшая чушь, старина.
— Простите, мистер Битти, — сказал я.
— Так что ты хотел узнать? — На губах его вновь заиграла улыбка, и он затянул на своем воображаемом саксофоне еще одну долгую ноту.
— Я только хотел узнать, хороша ли она для секса.
— Для… Вообще-то да. — Он рассмеялся. — Да. Я тебя сперва не просек. Я считал тебя кем-то навроде маленького лорда Фаунтлероя, а ты, оказывается, клёварь. Мне нравится, как ты запросто во все въезжаешь, точно на грузовике. — Он мимически изобразил грузовик. Вильнув рулем, он нажал на тормозную педаль, плавно остановился, выключил зажигание, вынул ключ, покрутил его на пальце и сунул в карман. — Вот так, потрясно и просто, лучше некуда. — А потом вдруг настороженно: — Да, малыш, для секса она бесподобна. Еще вопросы?
Я сыграл гамму в до-мажоре.
— Вы хотите, чтобы нашу беседу направлял именно я?
— Возможно, — он ухватился за свою промежность, потом взглянул вниз, на свою белую руку, на белизну жареного окорока, еще раз встряхнул и, как бы довольный проведенной проверкой, улыбнулся. — Ты славный малый, — сказал он, высвобождаясь из собственной руки.
До меня донеслись крики футбольной команды — ребята входили в расположенный по соседству спортзал, и шипы на их бутсах громко стучали по каменному полу меж двойными дверями.
— Допустим, вы с Психом слушаете музыку или нечто в этом роде, сидите вдвоем в родительском номере и вокруг никого, ведь номер и вправду хорошо изолирован. Допустим, вы курите…
— Мы тащимся. Дальше.
— Вы с ним тащитесь и… — Я опустил на клавиши крышку и положил руки на выпуклое зеркальное дерево. — Предположим, он из тех, кто не прочь повалять дурака. Кто любит расслабиться. — Я употребил словечко, услышанное от чернокожей шлюхи.
— Понятно. Ты меня просто удивляешь. Сидишь себе в этой треклятой дыре, и вдруг тебе попадается какой-нибудь ебучий юный клёварь. Продолжай.
— Ну, допустим, он затащился и хочет у вас отсосать, только и всего, вам же ничего делать не надо, разве что сидеть да музыку слушать. Вы бы ему разрешили?
Мистер Битти приглаживал правой рукой ёжик своих волос. Казалось, он пытается целиком сосредоточиться на этой задаче и хорошенько прощупать ладонью мягкие иглы.
— Довольно странный вопрос. Почему ты об этом спрашиваешь? Вопрос чисто теоретический или как?
— Я спрашиваю, — сказал я, — потому что хочу с вами расслабиться.
Он поспешно кивнул.
— Ясно. Высший класс. — Он взглянул на часы. — Могу устроить так, что оба довольны останемся. Приходи в пять пятнадцать — пять тридцать, уже стемнеет, и эти ебучие животные, что сейчас по соседству, — резкое движение головой в сторону спортзала, — уберутся восвояси. Мы здесь будем одни, я поставлю приятную классическую музыку, курнем травы, у меня классная дрянь, и посмотрим, просто посмотрим, что будет дальше. Идет?
Я, всегда сознававший аморфность реальной жизни, увидел вдруг, как она подделывается под искусство, хотя истинный смысл этого сюжета, который явно оборачивался трагедией, от меня ускользал. В четыре я должен был явиться к директору. В пять тридцать, предав мистера Битти, я вернусь, чтобы заняться с ним сексом. На следующий день его уволят. Он узнает о моем доносе и ни слова не сможет против меня сказать. Не сможет меня опозорить, заявив, что я занимаюсь гомосексуализмом, поскольку сам занимался гомосексуализмом со мной. Он будет беспомощен. Я получу то, чего хотел, избавлюсь от него, и мне это сойдет с рук: потайной люк за кроватью. Наконец-то я сумею соблазнить взрослого. Этот гетеросексуальный клёварь станет на короткое время моим Верденом.
Я улыбнулся ему, ободряюще кивнул и даже ухватился за свою промежность в дружеском подражании его фирменному жесту. Выйдя во двор, я посмотрел на серовато-белые насупленные облака, плывшие над высившейся возле церквушки кирпичной башней, напоминавшей силосную, которую она и заменила (все имение было некогда фермой). Я поспешил под каменную арку с высеченным на ней девизом: „Жизнь, лишенная красоты, прожита только наполовину“. В нише над аркой была установлена черная блестящая женская голова. Хотя скульптор наверняка надеялся, что женщина будет выглядеть нестареющей, в действительности ее прическа была слишком явно сделана по моде двадцатых годов — предательская холодная завивка.
Но все это я подмечал лишь краешком сознания, ибо воображал себя мощным катером, рассекающим волны холодного воздуха, прочным, почти квадратным судном, взявшим прямой курс. Обычно я ощущал себя хрупким и проницаемым, в лучшем случае — воздушным потоком, холодным фронтом, и только в разговоре конденсировался я в ливень бытия. И вот я стал плотным и сильным. Меня уже не могли закружить никакие вихри досужего времени, не могли усмирить конские широты ничтожного смысла.
Директор счел мою информацию слишком огорчительной, чтобы с готовностью в нее поверить, и я заметил, как его передернуло от презрения. Я звал его на бой, а он беспокоился о том, хорошо ли сидит мундир.
— Правда, мистер Битти не является ни полноправным, ни даже постоянным членом итонского преподавательского состава, — сказал он, как будто это имело какое-то значение. Он тщательно выполнил всю утомительную процедуру прочистки, набивки и раскуривания трубки. — Полагаю, следует сообщить о нем в министерство финансов. Ведь бюро по борьбе с наркотиками — подразделение министерства финансов?
— Не знаю, — сказал я, уже вновь превратившись в мальчика.
После того как директор разжевал все второстепенные вопросы, словно по складу характера его больше всего привлекали именно побочные обстоятельства, я вернул его к самому главному, по крайней мере, для меня.
— Вы должны пообещать, что не будете разговаривать с мистером Битти, пока я не уеду домой на рождественские каникулы, — серьезно сказал я. — А потом должны позаботиться, чтобы к тому времени, когда я вернусь, его здесь уже не было.
Я решил, что, раз я спасаю школу, директор обязан обеспечить меня, по меньшей мере, подобной защитой.
— Вздор! — раздраженно выпалил он. — Я не могу ничего обещать. — Он с тоской посмотрел на закрытую дверь, точно надеялся, что кто-то распахнет ее и прервет этот нескончаемый разговор. — А сами-то вы уверены, что не стали еще наркоманом? — спросил он. — Может, попросить работников отдела борьбы с наркотиками принести вам кое-что из их интересной литературы о наркомании? Уверен, у них есть отличные брошюры, наверняка есть, сами знаете, мы платим налоги… — Он так и бормотал что-то себе под нос, пока я не сумел выскользнуть из кабинета.
Ни один человек не был достоин меня.
Перед рандеву с Битти мне еще предстояло убить двадцать минут — пауза, которая меня возмутила, так привык я уже к строгому расписанию в жизни великого человека, человека, умудренного опытом.
Директор, как выяснилось, все испортил. Он и вправду вызвал спецов по наркотикам, которые и вправду вручили мне брошюру о героине. Моему возмущению не было границ. Мистера Битти уволили, но почти до конца следующего семестра разрешили ему бездельничать в школе. Поскольку Битти не мог заявить о том, что мы с ним занимались сексом, на собрании учителей он обвинил нас с Декуинси в любовной связи. Добрый старый Декуинси вступился за меня, хотя был до глубины души потрясен; такого обвинения как раз и недоставало, чтобы до смерти его напугать. В конце концов Битти от нас уехал. Вновь я увиделся с ним только через три года, когда уже учился в колледже, а он играл на барабанах в дуэте музыкантов на студенческом танцевальном вечере. Наши взгляды встретились. Я почувствовал, что должен сказать ему, как горько раскаиваюсь в своем тогдашнем поступке. Использовав его, я о нем тотчас забыл —
