глядели на опустелые полки, населенные некогда Рукописной коллекцией Мальплаке; с особым трепетом миновала пышную спальню, в которой испустила последний вздох императрица Амелия, а за нею Покой Герцогини, в коем под присмотром двенадцати докторов и тех членов Тайного совета, каким удавалось оторваться от дел, появлялись на свет Мариины предки.
Девочкой Мария была начитанной, так что для нее Дворец наполняли призраки. Она знала, в каком именно месте Злобный Маркиз приговорил к смерти двух юных браконьеров; где Безумный Граф играл в полночь на скрипке в присутствии Лолы Монтец и короля Баварии; где Запальчивый Виконт прострелил себе из шестизарядного револьвера висок, открыв, что продал Евреям свою Честь; и где совсем юный, но уже отличавшийся крайней скверностью нрава достопочтенный наследник поджег свою нянюшку, чтобы выяснить, хорошо ли она станет гореть.
Свернув в последний коридор, Мария открыла дверь своей спальни.
– Добрый вечер! – ровно произнесла сидевшая на кровати мисс Браун. – Вот и наша маленькая скиталица вернулась из своих таинственных странствий.
– Да, мисс Браун.
– И что же подвигло ее бросить вызов ночному ненастью? Какиетакие горны страны эльфов, если так позволительно выразиться, заставили ее оторвать нежную щечку от мягкой подушки? А, Мария?
Мисс Браун намеренно пошевелила рукой, привлекая внимание Марии к больно бьющей линейке, хорошо ей знакомой по урокам алгебры.
– Я выходила прогуляться.
– Полночная прогулка. Да, действительно. Лунный свет благодетелен для здоровья, – скажем так для закругления фразы. Но к чему же клонится сей променад средь баловней Дианы?
– Мне захотелось выйти.
– Вот именно! Какая точность! И все же, осмелюсь заметить, время ты выбрала не самое удобное.
– Это из-за луны.
– Луна! Ах, как верно! Как сладко дремлет лунный свет на горке, et cetera.
– А вот это, – прибавила мисс Браун, раскрывая ладонь второй руки, чтобы показать паутинный шарф, носовой платок и другие подарки, которые она обнаружила, проследив свою ученицу до тайной ее сокровищницы, – вот эти прелестные пустячки, оброненные феями, как мы могли бы их обозначить, если бы перешли на Прозаический Слог, это все тоже не более, чем лунный отблеск и сны Титании, так что ли, Мария?
На этот вопрос ответить было нечего.
– Откуда ты их взяла?
– Где взяла, там и взяла.
– Вот как! Весьма прозрачное объяснение! Где?
– Не скажу.
– Не скажу. Какая вульгарная краткость! Она не скажет. А все же, что будет, хотелось бы нам спросить, если ее заставят сказать?
Мария произнесла, отчетливо выговаривая каждое слово, и с удивлением осознавая, что говорит чистую правду:
– Чем больней вы мне сделаете, тем меньше узнаете.
– Вот как?
– Да.
Такой ответ несколько выбил мисс Браун из колеи. Когда имеешь дело с тиранами, самое правильное, пожалуй, это говорить им правду прямо в лицо, – пусть поймут, что ты их ненавидишь, пусть усвоят, что ты готова при первой возможности сделать им больно. Их это пугает.
Мисс Браун покусала собственные пальцы.
– Непокорное дитя, – жалобно сообщила она. – Неблагодарное…
И вдруг, со свистом прорезав воздух, точно кобра в броске, она метнулась к двери, заставив Марию пригнуться, вылетела в коридор, с торжеством захлопнула дверь и ключ повернула в замке.
Впрочем, через пять минут она, видимо, передумала, ибо Мария услышала, как ключ тихонько поворачивается в противоположную сторону, и поняла, что свобода ей все же оставлена. Интересно только – зачем?
Глава XIII
Следующим утром, ярким и ветреным, в час, посвящаемый обыкновенно неправильным глаголам, из разрушенного дворца выступили две экспедиции. Мисс Браун отправилась в жилище викария, а Мария воспользовалась этим, чтобы навестить Профессора.
Профессора она застала в разгар скорбных поисков Дю Канжа, – каковое имя, на случай, если ты об этом не знаешь, носит словарь средневековой латыни, – задача при хаосе, царившем в его домике, почти безнадежная. На полках домика места для новых книг не осталось уже лет пятьдесят назад. Почти весь пол, кроме небольшого участка вблизи от ящика из-под чая, который Профессор использовал как сидение, также заполонили штабеля пораженных плесенью томов. Кроме того, следует с прискорбием признать, что Профессор, примерно с начала века занимавшийся сверкой цитат и тому подобными вещами, принадлежал к несчастному разряду людей, оставляющих раскрытую на нужной цитате книгу валяться в каком-нибудь подручном месте, вследствие чего все подоконники, плиты, каминные полки и решетки – словом, любые плоские поверхности – задыхались под бременем давнымдавно проверенных и забытых цитат. Профессор сохранил узкие тропы, проложенные к каждой из дверей. Но ступеньки ведущей в спальню лестницы, – поверхности тоже как-никак плоские, – являли собою слишком большой соблазн, так что до постели несчастный старик добирался ценою немалых трудов, да в сущности говоря, он мог бы остаться и без