— Благодарю вас, мессир — вы, как всегда, оказали мне неоценимое содействие. Сейчас вас наверняка ждут более важные дела, и я не смею вас дольше задерживать. Вы можете спокойно возвращаться к своим обязанностям, а нам с братом Стефаном есть о чем поговорить.
Епископ кивнул с каменным лицом, и только его напрягшийся подбородок свидетельствовал о том, что Одо, стиснув зубы, весь кипит от гнева. Сен-Клер тут же догадался, что священник собирался присутствовать при их с принцессой беседе, и едва не улыбнулся, осознав, что злорадствует и что Одо, оказывается, в небольшой чести у Алисы.
Когда тот удалился, громко топая с досады, принцесса поманила за собой Сен-Клера и проскользнула в распахнутую стражником дверь. Стефан сглотнул от волнения и, стараясь не отставать, проследовал за ней в шикарно обставленную залу. Ноздри ему щекотал запах Алисиных духов.
Принцесса указала гостю на кресло, и Стефан послушно встал возле, ожидая, пока она займет свое. Алиса улыбнулась и села; тогда Стефан тоже осторожно опустился на сиденье, с облегчением отметив, что теперь их разделяет достаточное расстояние, чтобы ее ароматы не долетали до него. Это соображение немедленно напомнило монаху об его собственном немытом теле, и ему стало ясно, что принцесса отдалилась нарочно — чтобы не страдать от исходящей от него вони.
Некоторое время они сидели молча, рассматривая друг друга. Наконец Алиса слегка откашлялась:
— Я не погрешила против правды, когда выразила удивление по поводу вашего визита, брат Стефан. Я не ожидала, что вы согласитесь прийти сюда.
«Что она хочет этим сказать? — немедленно озадачился рыцарь. — Содержится ли тут скрытый смысл, и если да, то, может, она намекает, что мне должны быть знакомы эти покои?»
Впрочем, принцесса, казалось, не ждала от него никакого ответа, поскольку тут же продолжила все тем же ровным голосом:
— У меня сложилось впечатление, что вы и остальная братия предпочитаете скрытность в вашей жизни и в помыслах.
Понимая, что нужно что-то отвечать, рыцарь изобразил крайнее простодушие и произнес:
— Да, сеньора, мы ведь монахи. Мы дали священный обет отречься от мира и от… всего мирского.
— Вы хотели сказать — и от всех мирян, не правда ли, сир рыцарь? Что ж, примем пока такое объяснение, поскольку ваши обеты ни для кого не секрет. Но братство бедных ратников воинства Христова — не совсем обычный орден, или я ошибаюсь? Монахи, посвятившие себя сражениям и убийству, не похожи на остальных. Для меня, например, отличие разительное.
«Примем пока такое объяснение»? Стефан не знал, как понимать эти слова, но кивнул, с удивлением отметив, что внутренняя дрожь в груди почти утихла.
— Все верно, сеньора. Мы не похожи на остальных, и наша жизнь посвящена другой цели — такой, какой раньше просто не существовало. Она родилась недавно на этой земле.
— И весьма достойная цель, не так ли?
Стефан, чувствуя, что Алиса заманивает его в некую западню, передернул плечами:
— По-видимому, да, раз это признают патриарх-архиепископ и ваш батюшка король.
— Действительно, очень достойно воевать и убивать именем Господа, под Его стягом, вопреки ясно высказанной Господом заповеди «Не убий», и непонятным образом получать скорое прощение.
Сен-Клер коротко кивнул:
— Ваши слова, сеньора, недвусмысленны и язвительны. Но люди, против которых мы сражаемся, — мусульмане-иноверцы — презирают нашего Бога и хотели бы лишить эти земли Его благодати.
— Неправда, брат Стефан, это все не так, а по сути, сплошное лицемерие. Благочестивые мусульмане не могут презирать нашего Бога, потому что сами Ему поклоняются. Правда, они называют его Аллахом, а мы — милосердным Господом. Но Его Божественная суть одна и та же — вернее, одна-единственная.
Судя по выражению лица Алисы, эти слова шли от самого сердца. Стефан поймал себя на том, что пристально наблюдает, как щурит она глаза, увлеченно излагая ему свои сокровенные мысли. Принцесса же продолжала:
— С того самого момента, когда сюда явилось христианнейшее войско, возглавляемое Готфридом Бульонским и благословленное Папой Римским, эта земля видела только убийства и много других бесчинств — каких угодно, брат Стефан, — совершаемых во имя Господа. На самом же деле люди, взявшие на себя смелость толковать волю Господню, вершили все эти непотребства ради собственной наживы и выгоды, и мой отец — в первую очередь.
Неожиданность подобного заявления и прорвавшаяся в нем ненависть на время лишили Сен-Клера дара речи. Не важно, сколь намеренными или, наоборот, легкомысленными были рассуждения принцессы: если бы здесь кроме рыцаря случился некто более значительный по своему положению, то наверняка усмотрел бы в таких излияниях злостную крамолу. Стефан даже открыл рот, чтобы ответить Алисе, но тут же обнаружил, что сказать ему нечего, и поспешно сомкнул губы.
Голова у него шла кругом от неожиданно сделанного открытия. Не один месяц он провел в думах, что эта девушка — просто избалованное, капризное, себялюбивое дитя, всецело поглощенное одними лишь порочными чувственными удовольствиями, а она вдруг явила ему совершенно иную, неожиданную сторону своей натуры: испепеляющую страсть в союзе со жгучим презрением ко всем ее знакомым власть имущим. Рыцарь пока не знал, что делать с этим потоком откровений, нахлынувших на него в один момент, но совершенно ясно ощутил, что его враждебность к принцессе — если, конечно, они и вправду были врагами — вдруг разом истощилась. Он встряхнул головой, желая упорядочить сумбур мыслей, и предпринял отчаянную попытку направить разговор в другое русло, поскольку прежнее представлялось ему сплошной стремниной.
— В глубине души я с вами согласен, сеньора, но порок обычно многолик. Людей, против которых мы с собратьями воюем, нельзя назвать благочестивыми мусульманами. Это безбожники и убийцы, разбойники и грабители, вполне заслуживающие той кары, которую мы на них налагаем, когда настигаем их в пустыне. Будь они франкскими христианами, виновными в тех же злодействах, мы обошлись бы с ними ничуть не лучше. — Сен-Клер смолк и, видя, что принцесса не собирается ему противоречить, обратился к теме, ради которой и оказался в приемной зале. — Впрочем, я подозреваю.
что эти рассуждения весьма далеки от вопроса, побудившего вас послать за мной, хотя я могу и ошибаться. Или вы как раз об этом хотели поговорить? Если так…
В улыбке Алисы уже не было и следа прежнего гнева и раздражения:
— Нет, брат Стефан, не об этом — можете вздохнуть спокойно и забыть о моих злопыхательских речах. Я — дочь своего отца и нежно его люблю. Он добрый и справедливый, и мне претят лишь его королевские ухватки — мужской норов и напор… мужская спесь — не знаю, как лучше выразиться. То есть мне кажется, что именно эти черты в его натуре не позволяют ему видеть мир глазами женщины. А на вас, поскольку вы монах, намеренно отлучившийся от мирских дел и всецело посвятивший себя радости и славе выполнять истинную волю Господню, мой приговор всем мужчинам, очевидно, не распространяется.
— Всем мужчинам? Я не ослышался, сеньора? — замигал рыцарь.
— Почти всем, брат Стефан, а если быть точнее — большинству тех, с кем мне приходится жить бок о бок. Я теперь вижу, что с прибавлением у мужчины могущества его общество много теряет в приятности… Те же, кто еще только надеется дорваться до власти, как, например, наш обожаемый епископ Одо, становятся и вовсе несносными.
— Значит, вы недолюбливаете мужчин.
Стефан не спрашивал, но принцесса согласно кивнула:
— Не всех, далеко не всех, но исключений мало. Мне неприятны многие из тех, кто у власти, а те, кто тянется к ней, мне попросту отвратительны, потому что они своей алчностью сминают слабых. — Заметив гримасу на его лице, принцесса добавила: — Поверьте, мне прекрасно известно, что слабые, так называемые обычные люди могут быть такими же скотами и преступниками, как и их якобы лучшие собратья. Прошу понять меня правильно: я лишь хочу сказать, что нынешнее общество, основанное на системе феодов, выгодно только тем, кто держит эти владения в своих руках.
А это значит, брат Стефан, что оно одинаково плохо для всех, поскольку даже те, кто забрался на самую вершину власти, не могут ручаться, что с течением времени не переместятся куда-нибудь пониже. Я
