обернутых в вату, чета барсуков, при появлении волшебника сразу же завопивших «ик-ик-ик-ик», двадцать коробочек, вмещавших шестерку гарпий, гусениц палочника и даже одну — олеандрового бражника ценою в шесть пенсов, — все кормились на своих любимых листьях, — ружейный ящик с разнообразным оружием, которое еще предстояло изобрести через полтысячи лет, ящик с таковыми же удилищами, комодик, набитый мормышками на лосося, Мерлиновой собственноручной вязки, другой комод, на ящиках которого красовались таблички «Мандрагора», «Мандрагоровый корень», «Камнеломка» и прочее, пучок индюшачьих и гусиных перьев, еще не подготовленных для письма, астролябия, двенадцать пар сапог, дюжина неводов, три дюжины проволочных силков на кролика, двенадцать пробочников, несколько муравьиных гнезд между двумя пластинами стекла, пузырьки с чернилами всевозможных оттенков от красного до фиолетового, штопальные иглы, золотая медаль лучшего стипендиата Уинчестера, четыре или пять фонографов, выводок полевой мыши живьем, два черепа, множество дорогого стекла — стекло венецианское, бристольское — и бутыль полировочной мастики, немного желтого японского фарфора и клуазонне, четырнадцатое издание «Британской Энциклопедии» (подпорченное, если правду сказать, чрезмерным натурализмом его познавательных вкладных иллюстраций), два набора красок, один — масляных, другой — акварельных, три глобуса с изображением уже открытых земель, несколько окаменелостей, набитая голова странного гибрида верблюда и парса, именуемого также гирафой, шесть больших лесных муравьев, стеклянные реторты, колбы, бунзеновские горелки и еще много чего, включая полный комплект сигаретных обложек работы Питера Скотта, изображающих пернатую дичь.
Войдя в этот покой, Мерлин снял свою остроконечную шляпу, цеплявшуюся за кровлю, и сразу в одном из темных углов послышалась чья-то пробежка, захлопали мягкие крылья, и на черной шапочке, покрывавшей его макушку, объявилась неясыть.
— Ой, какая милая сова! — воскликнул Варт.
Однако, когда он приблизился к ней, протянув руку, сова распрямилась, став выше наполовину, затвердела, словно аршин проглотив, сожмурилась, оставив лишь узенькие щелки, — вот как обыкновенно делаешь ты, когда приходится закрывать глаза, играя в прятки, — и сообщила неуверенным голосом:
— А никакой тут совы и нету.
После чего совсем закрыла глаза да еще отвернулась.
— Это всего лишь мальчик, — сказал Мерлин.
— И мальчика нету, — с надеждой сказала птица, не повернув головы.
Варт, пораженный открытием, что совы могут, оказывается, разговаривать, окончательно забылся и подошел еще ближе, отчего птица и вовсе разнервничалась, нагадила Мерлину прямо на голову, — комната была совершенно бела от помета, — и отлетела, усевшись на самом дальнем краешке крюкорылова хвоста, вне пределов досягаемости.
— У нас так редко случаются гости, — пояснил волшебник, вытирая голову половинкой драных пижамных штанов, которую держал для этой цели, — что Архимед немного стесняется незнакомцев. Иди сюда, Архимед, я хочу познакомить тебя с моим другом по имени Варт.
Тут он протянул к Архимеду руку, и тот враскачку, совсем по-гусиному, прошелся по крюкорыльей спине, — ему приходилось идти переваливаясь, чтобы не повредить хвоста, — и с явственной неохотой соскочил к Мерлину на палец.
— Вытяни палец и приставь сзади к его лапкам. Нет, повыше, под самым хвостом.
Когда Варт это сделал, Мерлин слегка сдвинул Архимеда назад, так что палец мальчика уперся ему в ноги, и Архимеду осталось либо отступить, либо совсем потерять равновесие. Он отступил. Варт стоял, замерев от восторга, а мохнатые лапки крепко обхватывали его палец, покалывая кожу острыми коготками.
— Поздоровайся как полагается, — сказал Мерлин.
— Не буду, — сказал Архимед, глядя в сторону и ухватываясь покрепче.
— Ох, до чего же он милый, — снова вымолвил Варт. — Давно он у вас?
— Архимед живет у меня еще с того времени, когда был маленьким, — таким маленьким, что головка у него была размером не больше цыплячьей.
— Хорошо бы он со мною поговорил.
— Может быть, если ты дашь ему эту мышь, только вежливо, он захочет поближе с тобой познакомиться.
Мерлин вынул из шапочки мертвую мышь.
— Я их всегда тут держу и червей для рыбалки тоже. По-моему, очень удобно, — и вручил ее Варту, а тот протянул мышь Архимеду — с некоторой опаской, ибо кривой ореховый клюв выглядел достаточно грозно, — но Архимед, внимательно осмотрев мышь, подмигнул Варту, переступил по пальцу поближе к ней, закрыл глаза и наклонился вперед. Он постоял с закрытыми глазами и выражением блаженства на лице, словно читая молитву, и затем, удивительной боковой поклевкой взял лакомство столь нежным прихватом, что будь это мыльный пузырь, и тот остался бы цел. Он еще посидел, наклонившись вперед, с мышью, свисавшей из клюва, как если бы толком не знал, что же с ней дальше делать. Затем приподнял правую лапку, — он был правша, хоть люди уверены, что это относится только к ним, — и взял ею мышь. Он держал ее так, как мальчик держит палочку с леденцом, как полицейский — свою дубинку, и глядел на нее, покусывая за хвост Потом перевернул головою вперед, ибо Варт подал мышь неправильно, и заглотнул одним махом. Оглядев общество (хвост еще свисал из угла его клюва), словно желая сказать: «Я предпочел бы, чтоб вы не глазели так на меня», Архимед отвернулся, воспитанно сглотнул хвостик, почесал левой лапкой свою шкиперскую бородку и взъерошил перья.
— Ну, пусть его, — сказал Мерлин. — Может быть, он не желает сходиться с тобой, не узнав, что ты собой представляешь. С совами нелегко подружиться, зато уж потом не раздружишься.
— Может, он посидит у меня на плече, — сказал Варт и при этом машинально опустил руку, так что Архимед, предпочитавший сидеть как можно выше, взбежал по рукаву и скромно встал у Варта за ухом.
— А теперь завтракать, — сказал Мерлин.
На столике у окна Варт увидел чудеснейший завтрак, аккуратно накрытый для двоих. Персики там были. Там были также дыни, земляника со сливками, сухарики, коричневая, пышущая жаром форель, еще более лакомые жареные окуни, цыплята с обжигающей рот острой приправой, почки с грибами на гренках, фрикасе, кэрри и на выбор — булькающий кофе и наиотменнейший шоколад со сливками в больших чашках.
— Возьми горчицы, — сказал волшебник, когда они добрались до почек.
Горшочек с горчицей приподнялся и, переваливаясь, как Архимед, подошел к тарелке Варта на тонких серебряных ножках. Затем он распрямил свои гнутые ручки и одной приподнял с преувеличенной вежливостью крышку, а другой протянул Варту щедро наполненную ложку.
— Ну и горшочек! — воскликнул Варт. — Где вы такой раздобыли?
При этих словах горшочек расплылся в улыбке и начал важно прогуливаться взад-вперед, но Мерлин стукнул его чайной ложкой по маковке, так что он сел и сразу накрылся.
— Горшочек неплох, — ворчливо сказал волшебник, — но уж больно любит покрасоваться.
Доброта старика и особенно чудесные вещи, которыми он владел, до того поразили Варта, что ему не хотелось приставать к чародею с вопросами личного свойства. Ему казалось, что вежливее всего будет просто сидеть и говорить лишь тогда, когда волшебник к нему обратится. Но Мерлин говорил мало и вопросов не задавал, так что у Варта в конце концов любопытство взяло верх над хорошими манерами, и он решился спросить о том, что томило его уже некоторое время.
— Вы не будете против, если я вас спрошу кое о чем?
— Для того я здесь и сижу.
— Как вы узнали, что завтракать будут двое?
Приготавливаясь ответить, старый джентльмен откинулся в кресле и раскурил огромную пенковую трубку («Господь милосердный, да он же дышит огнем», — подумалось Варту, сроду не слышавшему о табаке). Затем он с неуверенным видом снял свою шапочку, — вывалились три мыши, — и почесал лысую голову.
— Ты когда-нибудь пробовал рисовать, глядя в зеркало? — спросил он.
— По-моему, нет.
— Зеркало, — сказал Мерлин, протягивая руку. Тут же в ладони его очутилось маленькое дамское
