подчиненных, принадлежащих к другим видам? Не обеспокоены ли вы тем, что они могут принести вам вред? Не возникает ли у вас желания, чтобы с вами работали сотрудники одного вида с вами, а не орда страшных чужаков, которые...
– Проклятие, лейтенант, – вмешался Конвей. Он сильно покраснел. – Уж не заподозрили ли вы ксенофобию у нас?
– У сотрудников вашего уровня, с огромным опытом в многовидовой медицине и большой продолжительностью работы в госпитале, ксенофобия маловероятна, – спокойно отозвался Брейтвейт. – Однако эту возможность нельзя исключить.
Конвей не успел ответить. В беседу вступил Приликла.
– Друг Брейтвейт, пять источников эмоционального излучения в этом кабинете не излучают ксенофобии теперь, не излучали и в прошлом. А вы теперь ощущаете облегчение. Почему?
– Потому, – ответил лейтенант, – что я боялся, что вы инфицированы, загрязнены, попали под влияние – не знаю, каким словом лучше назвать этот телепатический контагион, – в то время, как оперировали Туннекиса. Именно это произошло с доктором Сердалем за время проведения сеансов психотерапии этому пациенту. Вероятно, определяющим фактором тут служит длительность контакта, и этим может объясняться тот факт, почему доктор Сердаль, по роду своих обязанностей часто посещающий Туннекиса, в данный момент сильнее всех поражен этим состоянием. Симптомы у медсестер, загруженных другой работой и не имеющих времени подолгу беседовать с Туннекисом, менее выражены.
– Доктор Сердаль, – сказал О'Мара прежде, чем кто-либо поинтересовался, кто это такой, – талантливый психолог и кандидат на мой пост. Однако я должен признаться, что он вряд ли произведет на меня хорошее впечатление, если так скоро станет пациентом моего отделения.
Конвей улыбнулся, а Торннастор постучал ногой по полу в знак признательности О'Маре за его попытку смягчить атмосферу консилиума. Но Приликлу снова забило, как в ознобе. Такой медленный, беспорядочный тремор указывал на то, что цинрусскиец собирается изречь нечто такое, что может вызвать неприятную эмоциональную реакцию у окружающих, которую ему придется принять на себя.
– Друг Брейтвейт, – проговорил Приликла растерянно, – ты учел такую вероятность, что состояние доктора Сердаля может исходить от него самого? Что эмоциональное напряжение, связанное с соисканием высокого поста в окружении большого числа странных и, быть может, пугающих существ, сказалось на его уравновешенном характере? Если это так, то не кажется ли тебе, что твоя ксенофобическая гипотеза, при всем моем уважении, в корне неверна?
– Я учел такую вероятность, доктор Приликла, – ответил лейтенант, – и отбросил ее. Но я был бы чрезвычайно рад и испытал бы огромное облегчение, если бы кто-то из вас доказал мне, что я ошибаюсь.
Приликла издал мелодичную трель – цинрусскийский эквивалент смеха и сказал:
– В таком случае я был бы очень рад порадовать тебя, друг Брейтвейт. Но как именно я мог бы доказать, что ты ошибаешься?
Лейтенант объяснил Приликле, чего хотел бы от него, затем изложил свои пожелания Конвею и Торннастору. К удовольствию О'Мары, Брейтвейт держался с тремя представителями медицинской элиты госпиталя вежливо, но без малейшего подобострастия.
Несколько минут после того, как врачи покинули кабинет О'Мары, Главный психолог молчал.
– Может быть, – сказал он наконец, – вы и не до конца понимаете, что делаете, лейтенант, но получается это у вас совсем неплохо. Ну что ж, теперь, когда вы отдали распоряжения троим нашим корифеям, может быть, и мне работенку подыщете?
– Я был бы благодарен вам, сэр, за любую помощь и поддержку, сэр, – сказал Брейтвейт. – Или инструкции. Если вам удобно, мне бы хотелось, чтобы мы с вами вместе поговорили с персоналом палаты, где лежит Туннекис.
– А если я, как и Приликла, только менее тактично, скажу вам, что вы ошибаетесь, и посоветую вам отказаться от нынешней линии исследования – что тогда?
– В определенных обстоятельствах, – уклончиво ответил Брейтвейт, – может помочь и отрицательный совет.
– Дипломат, – произнес О'Мара таким тоном, словно это было ругательное слово. Он быстро окинул взглядом свой роскошный кабинет, за прозрачной стеной которого у компьютеров упоенно трудились несколько секретарей. – Если вам в конце концов случится стать хозяином этого кабинета, лейтенант, вам тут понравится. Как только улягутся первые страхи и вы поймете, что можете быть вежливы, когда пожелаете, а не потому, что вам надо ублажать других, вы сможете отлично пользоваться дипломатической смазкой для того, чтобы в госпитале все шло, как по маслу. Я на это не способен, и потому мне всегда лучше где угодно, только не здесь. – О'Мара резко поднялся, обошел огромный стол, остановился рядом с Брейтвейтом и добавил:
– Ваше шоу продолжается. Вперед, лейтенант.
Старшая сестра послеоперационной палаты Валлешни в этот день не дежурила, а это означало, что получив ее согласие на визит в ее комнату, Брейтвейт и О'Мара должны были облачиться в защитные костюмы. Хлородышащая илленсианка у себя дома, напротив, наслаждалась свободой пребывания в родной стихии. Разговор носил личный характер, поэтому хотя бы один из гостей непременно должен был смотреть на Валлешни, что было, мягко говоря, нелегко. Приветствовав медсестру коротким кивком, О'Мара сосредоточил свое внимание на пучке какого-то чахлого, маслянистого декоративного растения, висевшего на стене. Вероятно, для илленсианки это растение было красивым и благоуханным. Разговор повел Брейтвейт.
– Я, было, подумала, – хмыкнула илленсианка после того, как Брейтвейт покончил со вступительным словом, – что визит двоих психиатров чреват разговором о моем собственном психическом состоянии. А вас, оказывается, интересует единственное: сколько своего рабочего времени я уделила пациенту Туннекису, а уделяла я ему всего по несколько минут в день. Кроме того, вы спрашиваете меня о том, не замечала ли я за собой каких-либо изменений в личности и поведении и не бросались ли мне в глаза таковые изменения у моих подчиненных медсестер, которым, как вы говорите, вероятно, может понадобиться психотерапия. При этом вы утверждаете, что изменения эти могут быть настолько незначительны, что я их запросто могла и не заметить.
Совершенно ли вы уверены в том, – спросила илленсианка, чуть-чуть наклонившись вперед на ножках, напоминавших короткие стебли желто-зеленых колеблющихся водорослей, – что в психотерапии нуждаются не психиатры?
О'Мара негромко рассмеялся, но тут же умолк. В отличие от кельгиан илленсиане были способны на вежливость, когда это было нужно. А эта сегодня, похоже, явно была не в настроении. А может быть, ее враждебность объяснялась слабовыраженной ксенофобией, подхваченной вследствие воздействия пресловутого контагиона Туннекиса, существование которого Брейтвейту еще предстояло доказать. Но скорее всего Валлешни просто была недовольна тем, что ей не дают отдохнуть после дежурства.
– Колебания настроения и изменения в поведении я отмечаю и у себя самой, и у своих сотрудниц ежедневно, – продолжала Валлешни, – и некоторые из них весьма значительны. Вызваны они могут быть многими причинами – переживаниями из-за замечаний преподавателей на семинарах, волнениями из-за поведения сексуальных партнеров, отношения с которыми продвигаются не слишком успешно, и в итоге из-за этого страдает работа в палате – да мало ли еще какими субъективными причинами. Эти мизерные утраты самообладания и вспышки несубординации направлены в отношении лично меня. Моей цивилизации повезло в том смысле, что она достигла больших достижений в науке, в частности – в области многовидовой медицины, но зато нам весьма не повезло в том смысле, что глупое, умственно ограниченное большинство кислорододышащих, вроде вас, не находит нас визуально привлекательными. Даже ваш собственный шеф предпочитает смотреть на какой-то бессмысленный
