Он снова присел и уставился на Ланселота, словно бы опасаясь того, что может сейчас услышать.

— Как бы там ни было, но именно это она и сделала.

Артур спросил, внезапно и яростно:

— Где Гавейн? Где Агравейн? Где Мордред?

— Предполагается, что они отправились искать приключений.

— Не… не на север?

— Не знаю.

— А где Ламорак?

— По-моему, застрял в Оркнее.

— Если бы ты только знал мою сестру, Ланселот, — если б ты знал, каков Оркнейский клан у себя дома. Они помешаны на своей семье. Если Гавейн, если Ламорак — о, Боже мой, смилуйся над моими грехами, и над грехами прочих людей, и над сумбуром этого мира!

Ланселот с испугом взирал на него.

— Чего ты боишься?

— Я боюсь за мой Стол. Я боюсь того, что вот-вот случится. Я боюсь, что все оказалось ошибкой.

— Глупости.

— Когда я учреждал Круглый Стол, я хотел прекратить анархию. Стол был каналом для грубой силы, он позволял людям, неспособным без нее обойтись, обратить ее на общую пользу. Но все это оказалось ошибкой. Нет, не прерывай меня. Все оказалось ошибкой, потому что и сам Стол был основан на силе. Право может основываться только на праве, его нельзя устанавливать с помощью Сильной Руки. А я именно это и попытался проделать. И ныне грехи мои обернулись против меня. Я боюсь, что посеял ветер, Ланселот, и теперь мне придется пожать бурю.

— Я не понимаю, о чем ты толкуешь.

— Вон идет Гарет, — сказал вдруг Король с таким спокойствием, словно все было уже позади. — Думаю, через минуту ты все поймешь.

Пока они разговаривали, на стрельбище появился гонец в кожаных поножах. Краем глаза Король заметил, как он торопливо отыскал сэра Гарета и вручил тому письмо. Он смотрел, как юноша читает письмо, как перечитывает — раз, другой — и как он потом потерянно разговаривает с гонцом. Теперь Гарет, сунув лук посланнику в руки и, не заметив этого, медленно приближался к ним.

— Гарет, — произнес Король.

Молодой человек опустился на одно колено и ухватился за руку Короля. Он держался за нее, как за лестничные перила или за спасательный трос. Тусклыми глазами он смотрел на Артура, но не плакал.

— Моя мать мертва, — сказал Гарет.

— Кто убил ее? — спросил Король, словно вопрос этот был совершенно естественным.

— Мой брат Агравейн.

— Что?!

Восклицание исходило от Ланселота.

— Мой брат убил нашу мать, потому что застал ее в постели с мужчиной.

— Сохраняй спокойствие, Ланселот, прошу тебя, — сказал Король. И снова к Гарету. — Что они сделали с сэром Ламораком?

Но Гарет еще не закончил первой части своего рассказа.

— Агравейн отсек ей голову, — сказал он. — Как единорогу.

— Единорогу?

— Прошу тебя, Ланселот.

— Он убил мать в приступе ярости.

— Я сожалею об этом.

— Я всегда знал, что он это сделает, — сказал Гарет.

— Ты уверен, что эти новости истинны?

— Новости истинны. Истинны. Ведь это Агравейн убил единорога.

— Разве Ламорак был единорогом? — мягко спросил Король. Он не понимал, о чем говорит его племянник, но очень хотел помочь ему. — Значит, Ламорак погиб?

— Ах, дядя! В письме говорится, что Агравейн застал ее нагой в постели с Ламораком и отсек ей голову. А затем они затравили и Ламорака.

Ланселот был не так терпелив, как Король, потому что не пережил горестей, случившихся при начале правления.

— Кто «они»? — спросил он.

— Мордред, Агравейн, Гавейн.

— Стало быть, — сказал сэр Ланселот, — троица твоих братьев сначала погубила Короля Пеллинора, который и мухи бы не обидел намеренно, погубила его лишь потому, что он, по несчастной случайности, убил на турнире их отца, затем они прямо в постели прикончили собственную мать, и, наконец, зарезали молодого Пеллинорова сына, Ламорака, только за то, что его совратила их матушка, превосходившая его возрастом втрое. Я так понимаю, что они все втроем набросились на него одного?

Гарет стиснул королевскую руку, и голова его начала опускаться.

— Они окружили его, — сказал он оцепенело, — и Мордред заколол его, ударив в спину.

27

После бесчинств, учиненных ими в землях Древнего Люда, Гавейн и Мордред отправились прямиком в Камелот, Агравейн же с ними не поехал. Они поссорились, едва убив Ламорака, а вернее, едва лишь у них появилось свободное время, чтобы задуматься о случившемся. Убийство Королевы Моргаузы было непреднамеренным. Агравейн совершил его, не успев даже подумать, — от возмущения, как он сказал, но все они инстинктивно сознавали, что им двигала ревность. И потому они обрушили на него старые обвинения, обозвав его жирным головорезом, способным убивать разве что беззащитных и женщин, и оставили, плачущим после бурной сцены. Гавейн, вспомнивший теперь о страстной привязанности, которую он всегда питал к их удивительной матери, — привязанности, внушенной королевой-ведьмой каждому из сыновей, — ехал к королевскому двору, терзаясь мрачным раскаяньем. Он сознавал, что Артур разгневается, узнав о том, как был убит молодой Ламорак, ибо юноша этот числился третьим из лучших рыцарей Круглого Стола, и все же не испытывал стыда за это убийство. По его разумению, Ламорак заслуживал смерти как лиходей, ибо и он, и его отец причинили вред Оркнейскому клану. Он понимал, что весь двор станет коситься на него из-за убийства матери, что опять начнутся старые пересуды о женщине, которую он еще в молодости зарубил в приступе гнева. Впрочем, и это не очень его угнетало. Он раскаивался и горевал оттого, что погибла его любимая оркнейская матушка, — он лишь теперь начинал понимать, как это случилось, — а равно и оттого, что он нанес ущерб идеалам, насаждаемым Артуром, ибо сам по себе Гавейн был человеком достойным. Он надеялся, что Король повесит его или отправит в изгнание, или придумает для него иное, столь же жестокое наказание. И в королевские палаты он вступил угрюмым от стыда.

Мордред же вошел в зал по пятам Гавейна с таким видом, словно ничего и не случилось. Мордред, был тощ, белобрыс до того, что казался почти альбиносом, и синеглаз — в блеклых глубинах его ярких очей переливалась лазурь, столь светлая, что смотреть в них было почти невозможно. Он был чисто выбрит. Взгляду не за что было в нем зацепиться, — ни за волосы, ни за глаза, ни за усы. Даже краски, казалось, смыты с него, чтобы не оставалось зацепки. Разве что морщинки, расходившиеся от глаз, сиявших на розоватом, туго обтянутом кожей лице, привлекали внимание, — чуть заметный прищур, который вы могли, по желанию, принять за проявление чувства юмора либо за ироничность, либо просто за потуги этих небесно-синих зрачков заглянуть подальше и поглубже. Вышагивал он, сохраняя прямизну осанки, одновременно чарующую и дерзкую, — но одно плечо поднималось выше другого. Слишком грубо извлеченный на свет повитухой, он, подобно Ричарду Ш, уродился немного горбатым.

Их ожидал Артур, по сторонам от которого стояли Гвиневера и Ланселот.

Грузный, рыжий Гавейн неуклюже преклонил колено. Он не смотрел на Короля и говорил в пол.

— Прощения.

— Прощения, — произнес и Мордред, но он, опустившийся на колено за спиною брата, на Короля смотрел — прямо ему между глаз. В прекрасных переливах его голоса, казалось, звучало двуличие, смысл

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату