по скале...
Наконец бедняжка затихла. Тогда Вано оторвался от ее лица и перевел дух.
– Успокоилась? Прости, детка, надо было вывести тебя из истерики. Считается, что в таких случаях нужно дать хорошую затрещину. Но я женщин не бью – предпочитаю более радикальное средство. Как видишь, действует.
– Ты... отвратительный тип!
– Возможно, спорить не буду. Но ты все-таки меня послушай. Все, что ты тут мне наговорила, – все это на твоем месте сказала бы любая. И не только девчонка, иной мужик свихнулся бы, пережив такое! Сейчас тебе кажется, что жизнь кончена, что больше ничего никогда не будет хорошего, и лучше бы прямо теперь покончить с ней счеты. Но пройдет время... может быть, много времени – не день и не два, – и ты поймешь, что это не так. Ты же знаешь, жизнь – она как матрас, и за темной полоской обязательно следует светлая. Еще все у тебя будет: и плохое, но и хорошее тоже! Сейчас тебе стыдно перед ним, что ты осталась жива, что хочешь жить вопреки всему...
– Врешь! Я не хочу жить, я же сказала!
– Нет, хочешь! В тебе не умерли нормальные человеческие желания и чувства. Десять минут назад ты просила у меня есть. А чуть раньше потянулась за зеркалом, потому что хотела взглянуть на свой портрет лица – скажешь, нет? А еще раньше лежала и думала о том, что этот тип, которого ты называешь отвратительным, имел возможность наблюдать тебя, гм... в не совсем одетом, мягко говоря, виде. Ведь думала же, а?
– Заткнись! – Александра залилась густой краской, как когда-то давным-давно.
– Ага, я, конечно, прав. Все это нормально, детка. Потому что ты – живая! Вот если б ты об этом не думала, тогда ты действительно была бы трупом. Сейчас ты стыдишься этих желаний и чувств, они кажутся тебе ужасными, предательскими по отношению к нему. Я знаю, как это бывает... Но так будет не всегда, поверь мне!
– Ты знаешь?..
– Знаю. Когда-нибудь я расскажу тебе об этом, если захочешь. Когда мы теряем кого-то близкого, мы думаем, что теряем... свою собственную жизнь. Но это не так. Мы не просто можем жить после этого: мы должны жить – за себя и «за того парня». Это вовсе не значит, что мы забываем, предаем тех, кого потеряли. Я знаю, ты никогда не забудешь Рэя. Ради него, ради его памяти ты теперь обязана жить. Как ты думаешь, что он сказал бы, если б узнал, что ты хотела сотворить с собой тогда в ванне? То-то...
– Нет, ты все не то говоришь! То есть то, но только... Рэй же погиб из-за меня, как ты не понимаешь?! Это я его втянула в эту историю, в свою проклятую месть, в эти запутанные отношения. Если б не я, он был бы сейчас жив и здоров и жил бы в мире и согласии с семьей и с самим собой. Его сын не лишился бы отца, а молодая жена – мужа...
Горькие слова Александры звучали выстраданно, но без прежнего надрыва. Казалось, они шли из самого сердца.
– Это все я, Вано! Я мечтала о справедливости, а сама принесла страдания стольким безвинным людям. Рэй и Филя в могиле, Данька тоже чуть не погиб... Должно быть, Бог решил, что я хочу взять на себя его функции карать и миловать, и послал эти смерти в наказание мне! Это мой грех, а я даже не могу покаяться, потому что не верю в небесный суд, потому что не научена подставлять вторую щеку... А ты говоришь – «жить»!
«Какой я молодец, что не сказал ей еще и про Жемчужникова!» – подумал Стас.
– Я не очень гожусь в исповедники. С Богом у меня тоже непростые отношения. Но... ты попробуй-ка посмотреть на это дело с другой стороны. Не слишком ли ты сложно трактуешь высший промысел? С чего ты взяла, что все случившееся случилось в наказание тебе, а не им самим? По-моему, у каждого из нас хватает собственных грехов, и Господу намного проще воздать за них каждому лично, чем вдумываться в хитросплетения человеческих отношений и выискивать – кто и в чем больше виноват. Если, к примеру, завтра мне на голову упадет кирпич, не станешь же ты считать, что эта кара послана тебе за то, что называла меня отвратительным типом?
– Ну, разве что кирпич будет величиной с дом! В противном случае это будет кара тому самому кирпичу, богохульник.
– Вот видишь, детка, ты уже улыбаешься... Однако, если ты думаешь, что из-за твоей исповеди дядя Вано будет жарить другой омлет, то ты очень ошибаешься. На такой подвиг я не способен даже во имя искупления всех смертных грехов на свете.
«Я знаю, что буду наказан, Саша. Жестоко наказан... – вспомнилось девушке. – Но я буду тебя любить, пока Божий гнев не настигнет меня...»
Наверное, Стас в чем-то прав. Но это слишком жестокая кара, Господи! Нельзя так наказывать за любовь.
Саша удивилась, она в первый раз мысленно назвала его просто по имени. Не Господа – нет, конечно, а странного бородатого человека с голубыми глазами.
В тот же самый день, когда Стас выводил свою «пациентку» из нервного шока поцелуем, девушку ожидало еще одно потрясение. После завтрака, оставшись одна и пообещав «дяде Вано» вести себя хорошо, она тихо лежала на своем диване, вытирала набегавшие слезы и размышляла над его словами о том, что надо жить ради памяти Рэя. Как вдруг ее пронзило: Господи, она же беременна! Вернее, была беременна, когда все это случилось. Как она могла забыть об этом?!
Весь этот кошмар... У нее и без того было очень немного шансов выносить ребенка – практически никаких, а теперь?! По ее подсчетам, уже два месяца – значит, близится критический срок... Неужели выкидыш уже случился – во время неудачной попытки самоубийства или после, когда она лежала без памяти?! А Стас просто не знает, как ей сказать об этом, ему ведь и так досталось с нею, дурехой...
Александра в ужасе прислушивалась к своим внутренним ощущениям, пытаясь обнаружить признаки женского несчастья, слишком хорошо ей памятные. Но их не было. Наоборот, у нее было чувство, что ребенок здесь, с нею. Что он жив, и с ним все хорошо! Саша потихоньку встала, пробралась в ванную и тщательно обследовала себя, насколько это было возможно. Результаты лишь прибавили ей уверенности. Она стояла и поглаживала свой пока еще нисколько не изменившийся живот забинтованными руками, и смеялась сквозь слезы, и ругала себя за глупость и эгоизм, и шептала имя того, кому собиралась подарить этот «рождественский подарок»...
Теперь она подарит его себе. Только себе!
С этого дня Александра быстро шла на поправку. Ее молодой сильный организм, до сих пор успешно справлявшийся со всеми физическими испытаниями, преодолевал и это. Уже к вечеру восьмого, когда Вано принес ей из магазина обновки – теплый байковый халатик, спортивный костюм и еще кое-какую мелочь, – она ходила по однокомнатной квартирке, которую детектив называл «своей московской хазой». А со следующего дня стала все активнее подменять хозяина по хозяйству.
Через неделю они сняли повязки с Сашиных рук. Остались небольшие, но очень неприятные шрамы. Стас сказал, что со временем они сгладятся, а вообще-то...
– Эти зарубки – на память о твоей глупости, детка. Слава Богу, что у тебя не хватило пороху совсем перерубить вены, не то бы...
И правда, с каждым днем болезненная краснота таяла, и «зарубки» все меньше бросались в глаза.
Далеко не так просто было с рубцами на душе. Но и их лечило время, похоже, Вано и в этом оказался прав. Саша больше не билась в истерике, не бросалась на стены и на их хозяина. В ее душе установилось некое печальное равновесие. Нет, она не то чтобы стала забывать Рэймонда Кофи – разве можно его забыть?! Она даже не смирилась с его гибелью и знала, что не смирится никогда. Но Саша ее приняла. Быть может, если б не ребенок Рэя, которого она носила в себе, процесс восстановления шел бы куда хуже, но... Александра была беременна, и больше не забывала об этом ни на миг.
Сейчас ее больше всего терзала невозможность подать весточку друзьям. Она представляла, как сходит с ума Маринка, в какой печали пребывают Кулики... Но Стас был непреклонен. Пока не может быть и речи, чтоб хотя бы намекнуть им об истинной судьбе Саши Александровой. «Пусть все уляжется, детка. О тебе должны все забыть». От таких слов на нее находила тоска, но она понимала, иначе нельзя.
– Что ты собираешься делать дальше? – спросил сыщик через два или три дня после ее «воскрешения».
