Алексей заворочался, приоткрыл глаза.
— Что с тобой? — спросил он сонным голосом.
— Ничего, хороший мой, просто приснился дурной сон. Ты же знаешь отчего.
Алексей знал. Ничего особенного в этом действительно не было. Лилечка дохаживала последний, девятый месяц и нередко теперь плохо спала по ночам.
— Это всего лишь кошмар, — объяснила она, — успокойся, любимый. — И улыбнулась: Алексей уже спал, смешно уткнувшись лицом в подушку.
Лилечка вздохнула, выключила свет. Некоторое время она лежала и смирно глядела в темноту. Глаза уже начали сами собой закрываться, как вдруг живот сдавило болью. Это была какая‑то особенная боль. Она поднялась волной, сжала живот со всех сторон, стала почти невыносимой и вдруг медленно отпустила. И тогда Лилечка наконец поняла, что именно ее разбудило и что это означает.
Она отдышалась, включила свет и слегка потрясла спящего мужа за плечо.
— Леша, проснись, — тихо позвала Лилечка. — Кажется, началось.
С Алексея мигом слетел весь сон.
— Что? Ты?…
— Да, — ответила она.
Странно было, что в этот момент Лилечка не чувствовала никакого страха. Она боялась раньше, не зная толком, как все случится, а теперь, когда почувствовала приближение родов, страх как‑то сам собой прошел, и Лилечка вдруг поняла, что совершенно спокойна.
— Надо собираться? — испуганно спросил Алексей. Он явно переживал больше, чем она, да и немудрено это было: она думала только о ребенке, а он переживал за них обоих.
— Подожди, пока рано. Я побуду дома еще. Дай мне часы, пожалуйста.
Вспомнив, как ее учили справляться с болью, Лилечка стала дышать глубоко и свободно, и боль уже не казалась ей такой сильной, а в перерывах между схватками она клала руку на живот и говорила:
— Все будет в порядке, маленький, ты только потерпи. — А еще просила Алексея: — Поговори со мной, пожалуйста, поговори, не молчи.
И Алексей говорил. Наверное, переживая за жену и ребенка, который вот‑вот должен был появиться на свет, в волнении нес полную чепуху, но ни он сам, ни Лилечка тогда этого не заметили. Она слышала его голос, видела его рядом с собой, а большего ей в этот момент и не нужно было.
— Ну все, пора, — сказала наконец Лилечка, поглядывая на часы. Интервалы между схватками становились все меньше, и стало ясно, что пора ехать в роддом. — Пойдем потихоньку.
— Я вызову машину, — Алексей бросился к двери.
— В это время суток? Не надо, здесь же недалеко, мы дойдем пешком, — спокойно возразила она. — Ты не волнуйся, — добавила ласково. — Я точно знаю, что все будет хорошо.
Волнение Алексея только придало Лилечке храбрости.
Потихоньку, с большими остановками, они дошли до роддома.
— Я останусь с тобой, — заявил Алексей. — Помнишь, ты когда‑то просила меня об этом.
Но Лилечка подумала и покачала головой.
— Нет, — решительно заявила она, — не надо. Тебе незачем это видеть.
— Но ты же просила меня…
— Знаешь, — начала она и замолчала, пережидая боль, — рядом с тобой я сама стала смелее, чем раньше. Я справлюсь, точно тебе говорю.
И Алексей остался ждать в приемной, чутко прислушиваясь к каждому звуку, нервно выкуривая сигарету за сигаретой.
…Странно было, что Лилечка почти не чувствовала боли. Она все время думала о том, что ему, маленькому, сейчас гораздо тяжелее, чем ей самой, что он не хочет появляться на свет, входить в этот большой незнакомый мир. И она помогала ему, старалась, чтобы ему было легче, подчинялась указаниям акушерки, изо всех сил выталкивая его.
— А теперь вы можете расслабиться, — разрешила акушерка. Боль вдруг закончилась так же внезапно, как и началась. — Теперь уже все.
И все‑таки первый плач ребенка застал Лилечку врасплох. Она даже не поняла в первую секунду, кто это закричал. Голос был басовитый и требовательный. И только когда ей положили на живот что‑то маленькое, тяжелое и теплое, и она, коснувшись руками этого маленького и теплого, ощутила под руками бархатистую и нежную, как у гриба‑масленка, кожицу, поняла, что он, долгожданный малыш, родился. И тогда она не смогла больше сдерживаться. Что‑то перевернулось в ее душе, и Лилечка заплакала. Слезы лились у нее из глаз, и она не могла их остановить. Лилечка плакала от счастья, оттого, что целых восемь долгих часов громадным усилием воли держала себя в руках, и оттого, что напряжение, в котором она находилась так долго, наконец‑то ее отпустило. — Ты что плачешь, деточка? — спросила акушерка. — Ты не плачь, не надо.
— Это я… от счастья, — пролепетала она. Когда Алексею разрешили пройти к ней в палату, она уже мирно спала. Некоторое время Алексей стоял рядом с ее кроватью и вглядывался в ее усталое лицо, а потом тихонько поцеловал в лоб. Лилечка даже не шевельнулась.
— Славный у вас мальчуган родился, — сказала акушерка. — И жена молодец: не все так держатся, как она. Ваша школа, наверное? Все они так: на вид хрупкие да нежные, кажется, палец уколют — целую неделю плакать будут, а на самом деле оказываются крепче многих.
— Да, она у меня — сокровище, — признался Алексей.
А на ребенка ему дали посмотреть через окошечко палаты для, новорожденных. Малыш крепко спал. Алексей смотрел на крохотное существо, туго завернутое в пеленки, и все не мог поверить, что перед ним — его сын, который когда‑нибудь станет взрослым. Сейчас он был таким маленьким, что не умел даже держать головку, ее аккуратно придерживала рукой женщина в белом халате. Но он уже до смешного был похож на Лилечку и немножко на него самого, Алексея.
— Придете за ним в день выписки, на пятые сутки, — сообщила женщина в белом халате. — Больше вам заходить сюда нельзя.
Алексей шел по улицам. Уже начиналось утро, и уличные фонари гасли один за другим. «Как это все‑таки странно, — думал он. — Девять месяцев Лилечка носила этого ребенка, мы ждали его с таким нетерпением, а теперь, когда все совершилось, я чувствую себя растерянным». Как относиться к этому крохотному существу в пеленках, Алексей решительно не знал. Вернее, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что у него родился сын, что его надо любить, но тут же вспоминал, что из‑за этого малыша, который, туго спеленутый, пока похож скорее на какого‑то червячка, чем на человека, Лилечке было больно. Словно наяву, снова и снова видел перед собой ее измученное лицо, с устало закрытыми глазами.
Очень скоро все изменится. Будут, конечно, и купания в ванночке, и прогулки с коляской, и первая улыбка, и первые попытки ползать, и первый лепет, и первые шаги, но это ведь будет потом и для Алексея начнется только через пять дней. А сейчас он все еще не знал, как относиться к тому, что произошло. Кажется, Алексей — он еле‑еле смог признаться в этом самому себе и, конечно же, никогда не расскажет об этом Лилечке — испытывал что‑то вроде страха. Сможет ли он стать для этого человечка хорошим отцом, выдержит ли ответственность, возложенную на него?
А еще Алексея мучили угрызения совести, но он продолжал думать с непонятной самому себе ревностью, что теперь Лилечка перестанет принадлежать ему одному. Ее жизнь уже нераздельно связана с едва успевшей начаться жизнью этого маленького существа, которое будет отнимать у нее все время, настойчиво требуя своего. Алексею было стыдно за свои мысли.
Он не знал, что многие отцы в первые дни после рождения ребенка чувствуют примерно то же самое, и некому было ему это объяснить. Он не представлял, сколько радости его и Лилечку ждет впереди, и еще не думал о том, как увлекательно будет следить за тем, как с каждым днем растет и меняется их с Лилечкой малыш. Но все это еще будет впереди, обязательно будет.
В день выписки Лилечка надела свое любимое синее платье. Оно очень ей шло, хотя сидело еще не очень хорошо. На шее у нее блестела золотая цепочка — подарок Алексея на Новый год. Лилечка то и дело прикасалась к ней, вспоминая, как обрадовалась, когда муж преподнес ей этот подарок.
Маленький Никитка — Лилечка и Алексей уже давно остановились на этом имени — протестующе орал
