Пипо обратился к Яну:
– Вы говорите по-английски?
– По-русски, – сказал Ян, смущенно пожав плечами. Пипо попытался припомнить что-нибудь из русского, который он учил в средней школе:
– Mi sejtchas pit… pjom za Jana Palacha! Ponimajech? Nazdarovie.
– За Яна Палаха! – сказали они и опрокинули по рюмке водки, только что принесенной официантом.
Ян Здржазил болезненно усмехнулся, его нервное напряжение немного спало, ему показалось, что он сейчас расплачется из-за Яна Палаха, и захотелось предложить выпить еще и за Joan Baez, он любил эту певицу, но, наверное, это было бы неприлично, и он просто сел за их столик.
Пипо было немного жаль, что чех прервал их игру. Он растроганно смотрел на Марка и думал о том, что в один год, в шестьдесят восьмом, они оба поступили в университет, с той только разницей, что Марк жил всем тем, о чем Пипо мог лишь мечтать. Или, лучше сказать, за чем он мог следить, хотя, конечно, все доходило до него с опозданием. А когда доходило, Пипо во всем узнавал собственное прошлое, которое, несомненно, когда-то имело место и которое тогда Пипо не умел воспринять как настоящее. Вот так-то… И в Лондон он впервые попал тогда, когда другим Лондон уже надоел. И в Париж поехал с опозданием. Причем с мамой, в группе «Генералтуриста». А некоторые из его поколения в те годы уже все это освоили, снялись с якоря и отправились в Индию. Или, по крайней мере, в том же шестьдесят восьмом, если не пришлось ни в чем участвовать здесь, махнули на поезде к студентам в Белград. И пока другие жили в коммунах, он жил в коммуне с мамой, пока кое-кто выращивал на балконе первую марихуану, на подоконнике Пипо грелись на солнце маринованные огурцы.
– Унесенные ветром, – сказал Пипо пригорюнившись и махнул рукой.
– Gone With the Wind, – сказал Марк и улыбнулся.
–
–
Все трое, испытав радость короткой встречи на перекрестке дорог, обозначенных на старой пыльной карте, погрузились в меланхолию. Пипо пришла в голову простая мысль, что в те годы постоянно и всеми употреблялось слово «счастье», какой бы смысл в него ни вкладывали. Но оно существовало. А что сейчас? И куда ушло то время? И что было после?
– Послушайте, – обратился Ян Здржазил к Пипо. – Я не знаю, как сказать это…
– Skazi, – сказал Пипо, припоминая свой русский.
– Я действительно не знаю, как это объяснить… У меня здесь есть рукопись романа. Моего романа. Шестьсот страниц. Все так глупо получилось, страшно глупо, я даже не могу вам сейчас объяснить… Проблема в том, что роман у меня с собой. И я не могу везти его назад, в Чехословакию. Вы понимаете? Я привез его, потому что я просто схожу с ума, мне трудно все это сейчас рассказать. Но если его у меня найдут, если я попытаюсь ввезти, рукопись обратно в свою страну, то я пропал, точно пропал…
Пипо перевел сбивчивую речь Здржазила.
– О, диссидент? – понимающе и сочувственно сказал Марк.
– Нет… Это не так просто… – возбужденно возразил Здржазил, несколько задетый налепленным неуместным ярлыком, а потом замолк. Нет, они не поймут, не смогут понять. Да и как им все объяснить?!
– Вы хотите, чтобы я взял ваш роман и передал его какому-нибудь чешскому издателю в Америке, так? – попытался помочь чеху Марк.
– Да. То есть нет… Я вам сообщу. Да, самое важное, чтобы вы его передали. Или пусть останется у вас, – обратился чех к Пипо.
– О. К., – произнес американец. – Я так и сделаю. Нет проблем. Только… вы видите меня впервые в жизни, почему вы мне доверяетесь?
– Я вынужден вам довериться. Мне ничего другого не остается. Понимаете? В четверг я должен вернуться назад…
– О. К., – повторил Марк.
– Я передам вам его завтра утром… – с облегчением вздохнул Здржазил.
И Пипо вздохнул с облегчением, потому что перевод с английского на русский, которого он не знал, очень утомил его. Кроме того, его задело, что чех сразу вызвал такую симпатию амера и что у него рукопись в шестьсот страниц, а у Пипо – ничего.
Ян Здржазил улыбался им такой счастливой и доверчивой улыбкой, что Пипо и Марк, искренне растроганные, заказали еще три водки. А потом Пипо, совершенно размякший, тихонько запел:
После чего подошел бармен и убедительно попросил их не петь, добавив, что бар скоро закрывается.
Немного позже портье отеля «Интерконтиненталь» с негодованием наблюдал сцену, которая разыгрывалась в фойе. Двое молодых, несомненно пьяных мужчин разделись до пояса, поменялись футболками, а потом и кроссовками. При этом они бессмысленно скалились. Портье уже хотел предупредить их, чтобы они не безобразничали, но тут один направился к выходу, а другой, раскачиваясь и напевая какую-то мелодию, к лифту.
В это время Ян Здржазил лежал в темноте гостиничного номера, уставившись в голубоватый свет, проникавший через окно и бормотал:
11
Жан-Поль Флогю вопросительно посмотрел на Рауля. Рауль утвердительно кивнул и открыл тяжелую дверь. Они оказались в полумраке, пропитанном резким запахом мочи.
– Нам нужно на второй этаж. Лифт не работает, – сказал Рауль извиняющимся тоном.
Поднялись на второй этаж. Рауль нажал кнопку звонка рядом с застекленной дверью, через которую пробивался слабый свет. Жан-Поль Флогю нетерпеливо постукивал по полу своей элегантной тростью. Рауль пожал плечами и позвонил еще раз. Чья-то тень появилась по другую сторону, медленно открылось окошко, в котором вскоре показалось серое каменное лицо. Два зеленых глаза неподвижно уставились на посетителей через круглые очки с толстыми стеклами. Спустя несколько мгновений дверь щелкнула, и посетителей наконец впустили.
– Добрый вечер, – приветствовал Рауль по-хорватски с иностранным акцентом.
Человек в очках лишь угрюмо кивнул и удалился, оставив посетителей самих разбираться, что к чему.
Мутный свет стеклянных люстр освещал пустые помещения. Сначала они заглянули в первую, большую, комнату, заполненную безвкусными зелеными креслами. В углу помещался рояль, а на стенах – огромные увеличенные фотопортреты. Жан-Поль Флогю молча показал рукой на фотографии. Рауль монотонно перечислял: Ковачич, Симич, Прерадович, Релькович, Назор, Гай, Мажуранич, Крлежа…
– Писатели?
– Да, месье.
– А этот?
– Покойный господин президент.
– Хм…
В воздухе витал застоявшийся запах табачного дыма. Жан-Поль Флогю тростью раздвинул грязные шторы на огромных окнах. Окна смотрели на мрачную главную площадь.
Точно на уровне глаз Флогю периодически поднимала одно крыло неоновая сова. Жан-Поль Флогю подождал, пока она поднимет второе. Сова, однако, упорно продолжала работать только одним. Часы на площади показывали десять часов двадцать минут.
Посетители вошли в следующую комнату, обставленную еще скромнее. И там никого не было. Затем они прошли в третью, где за стойкой бара их ждало то самое серое каменное лицо, которое они уже видели
