Она аккуратно собрала все принадлежности и спрятала фотографию в крохотный потайной ящичек в крышке стола.
— Не замедлит твой результат, — крикнула Нита из коридора. — Мужчины нетерпеливы, большинство из них не умеют ждать. Из чего следует…
Татьяна рассмеялась:
— …что мужчины охотятся. А женщины просто хватают добычу.
Бабушка внимательно рассмотрела наряд Татьяны и прокомментировала в пространство:
— Если она берет кошачий глаз и гарнитур из волосатика — то это к тому, что девочка влюбилась. А я вот так и не могу поверить в магическую силу камней.
— А они помогают даже тогда, когда в это не веришь, — откликнулась Тото.
Чего-то он явно не понимал: прописанная в квартире номер четыре по Музейному переулку, два, гражданка Зглиницкая Татьяна Леонтьевна вела жизнь, интенсивности и скорости которой позавидовал бы любой электровеник, не то что скромный опер, наглухо застрявший в майорском звании до пенсии. Варчук никогда в жизни не видел ничего подобного. Это был театр одного актера, только вот какому зрителю он предназначался?
Очаровательная Татьяна Леонтьевна успевала в течение дня преобразиться столько раз и провернуть столько дел, что Николай начал, с одной стороны, ей завидовать, а с другой — прикидывать, как бы заманить ее к себе в отдел, можно даже на полставки. С таким сотрудником нераскрытых дел в их ведомстве не осталось бы.
Образ ее жизни и способ поведения были весьма подозрительными на первый взгляд, но на второй подозрения исчезали, уступая место крайнему изумлению. Майор впервые не понимал, что происходит на его глазах и какой в этом происходящем скрыт тайный смысл. Голова у него шла кругом, мысли путались, но зато вернулось давно забытое чувство заинтересованности, азарта и любопытства. То есть все то, что он успел растерять за долгие годы рутинной и неблагодарной службы. Наблюдая за гражданкой Зглиницкой, он мысленно возносил благодарности Петру Федоровичу Кочубею за те удовольствие и радость, какие доставляло ему слежение за объектом.
В течение нескольких дней Варчук успел побывать в цирке, где Татьяна выбирала симпатичную дрессированную собачку для презентации (смысл ее действий и тут ускользнул от майора, как тот ни напрягал свои бедные мозги, усохшие на делах, сработанных по схеме «украл — выпил — в тюрьму»); на самой презентации, куда ему добыл пропуск старый приятель-журналист, и где ему посчастливилось узнать, зачем эта собачка ей понадобилась; в магазине фирмы «Массандра», где обогатился глубокими знаниями о коллекционных винах; на нескольких выставках; провел добрых полтора часа в обувном отделе и несколько раз печально топтался под самыми разнообразными кафе и ресторанами, где его «объект» встречали как родную, но где цены кусались, как цепные злющие псы.
Что касается молоденького стажера Артема, неплохо показавшего себя во время ареста невменяемого наркомана, то с ним случился жуткий конфуз. Приставленный следить за Татьяной, он три раза подряд умудрился потерять ее из виду с утра пораньше, в самом начале наблюдения. И хотя начальство не слишком распекало его за неудачу, ходил как в воду опущенный. И по секрету сообщил Сахалтуеву, что не оправдывается, конечно, вот только «объект» стряхнул его с такой ошеломительной легкостью, что сами собой напрашиваются смутные подозрения.
Капитан молодого коллегу выслушал внимательно, посоветовал быть проще и не фантазировать, а исправлять ошибки; но после ухода Артема крепко задумался.
Сахалтуев уже прочел шефу лекцию о том, что он, конечно, завел отдельный блокнот, в котором будут записаны под порядковыми номерами многочисленные поклонники или женихи госпожи Зглиницкой, но пусть шеф не просит учить этот список наизусть. Он де, капитан Сахалтуев, не компьютер, и такого объема памяти у него все равно нет.
Тут бы самое время Барчуку присовокупить, что все женщины — стервы, но отчего-то на сей раз ему так не подумалось. Майор временно забыл об этом своем глубоком убеждении, увлекшись наблюдением за Татьяной. И хотя слежка велась с перерывами, в свободное время, всего несколько дней, ему отчего-то казалось, что он давно и хорошо с ней знаком. И что этот человек сможет понять и поддержать его даже в самой сложной и неоднозначной ситуации.
Если бы кто-то сказал Николаю, что он привязался к объекту расследования, бравый опер ответил бы: чушь. Конечно нет. Но правда заключалась в том, что он действительно находил несказанное удовольствие в самой мысли о том, что пройдет одинокая ночь в пустой квартире, наступит новый день и он сможет увидеть странную и загадочную, ни на кого не похожую женщину. Женщину, о которой, оказывается, так приятно мечтать.
Марина зашла в кабинет к Михаилу как-то странно, боком, протиснувшись в полуприкрытые двери. Вела она себя непривычно робко и неуверенно. К тому же еще осунулась, даже немного подурнела; и видно было, что она сильно встревожена и очень нервничает.
Мишка поглядел на нее с сожалением: он хорошо знал ей цену, никаких иллюзий на ее счет не питал и уж, конечно, не был склонен считать девушку ни кротким агнцем, ни той единственной и неповторимой, ради которой можно пойти и в огонь и в воду. Но именно поэтому она ему и нравилась. Простая и понятная, видная насквозь, своя. Такая спустит и неловкое словечко, и дурацкую шутку. При ней не чувствуешь себя как на аудиенции у английской королевы, и точно знаешь про себя, что ты умнее и значимее. А вот единственных и неповторимых Мишка всегда боялся до дрожи в коленках. Недавние события показали, что недаром.
— Миш, — спросила Марина, устраиваясь в своем любимом кресле у низенького столика, — с тобой можно поговорить?
— Исповедуйся, грешная дщерь моя.
Девушка взглянула на него недовольно. Процедила сквозь зубы:
— Ты у своего друга поднабрался самого худшего — все время кривляетесь, как два клоуна. Взбеситься однажды можно.
Михаил издевательски ухмыльнулся, поддерживая беседу:
— Я ему тоже все время твержу, что он мне всю биографию перепаскудил.
Марина сделала над собой очевидное усилие, чтобы не продолжить перепалку, какие постоянно возникали у нее с приятелями Андрея, но произнесла вполне примирительно:
— Мне всерьез нужно поговорить, потому что вроде больше и не с кем.
— Что, тошно? — неожиданно другим тоном спросил Мишка. Участливо и совершенно по-человечески, так, что ей сразу захотелось расплакаться.
— Сама не думала, что может быть так плохо, — быстро и горячо заговорила девушка. — И ведь что самое противное, придраться-то не к чему. Все так аккуратненько, опрятненько, вежливо, утонченно… — Она закрыла лицо руками. — О Господи! Мне вот подружки завидуют, а я по десять раз на дню вся холодею. Вот сколько мы вместе? Три года почти?
— Три, — кивнул Михаил утвердительно. — На, глотни коньяка, успокойся. Давай-давай пей, помогает.
— Да не успокоюсь я!
Она схватила бокал, выпила его почти залпом, скривилась:
— Как вы эту гадость пьете?
— С отвращением… — пробурчал Миха. — Вы вместе три года. И что?..
— Три года. — Она шумно высморкалась в батистовый платочек с красивой вышивкой. — Ходим вместе, едим за одним столом, спим в одной постели. А чувство такое, что смотришь на него сквозь стекло. Ну, я не умею объяснить… Просто просыпаешься рядом и ждешь, что вот он и скажет: «Давай разбегаться, детка».
Приятель взглянул на нее с удивлением. Откровенно говоря, он не ожидал от Маринки такой проницательности. Ему-то по наивности казалось, что она совершенно не замечает, что творится у нее под самым носом, уверенная в своей красоте и потому уже незаменимости.
— Я тебя понимаю. Я и сам иногда думаю, что он все время где-то не здесь. Разговаривает, а мозги
