сделать по-своему.
Поэтому, гораздо сильнее, чем муж, опешив от внезапного заявления сына, которое прогремело для нее поистине громом с ясного неба, — да еще каким громом! — она, тем не менее, услышав ответ супруга Августу, решительно и властно поднялась со стула, подошла к сыну, погладила его по голове и сказала:
— Не волнуйся, мой мальчик. Ведь ты знаешь, отец готов на все, чтобы сделать тебе напротив. И если он сказал не женись, значит, тебе действительно следует жениться. Скажи, кто она?..
Август вспыхнул.
— Какое это имеет значение, если я люблю ее?! — сказал он пылко.
— Это имеет колоссальное значение, как ты знаешь, — медленно проговорила она. — Или тебя тоже захватили новые веяния?! Мне необходимо знать: кто она, кто ее родители, каково их состояние, ну и… хороша ли она собой? — Клавдия Алексеевна снова сделала паузу и добавила с прежним спокойствием. — Ты понял меня?
Август молчал. Но теперь он уже видел, что придется все рассказать, потому что мать этого хотела. И он рассказал.
— Ну что ж, — сказала после паузы Клавдия Алексеевна, — она, как видно, бедна, твоя любовь. А мне бы хотелось, чтоб ты составил себе не такую партию. И я бы помогла тебе в этом. Но коль скоро ты выбрал ее… Что ж, бедность говорят, не порок. А имя полковника Малясова было в Петербурге когда-то знаменито. Уж я-то это знаю. Поверь. Это имя не забылось даже после того, как Малясов не вернулся из Туркестана. И если его дочь так хороша, как ты говоришь… Что ж… я благословляю тебя.
Август поднялся с дивана. В глазах его стояли слезы.
— Спасибо, мамочка! — прошептал он вспухшими губами, встал перед ней на одно колено и по-детски ткнулся головой в сборки ее пышного платья.
— Мама…
— Что, Август?
— Только вот… Как же с папой? Ведь он против.
— О, родной мой, пусть это тебя не тревожит. С папой мне справиться легче, чем ты себе представляешь. Поручи это мне. А нынче вечером пригласи ее в дом.
Август был счастлив. Пел песни, вальсируя, кружил по комнатам мать, прыгал на одной ноге, как трехлетний малыш.
— Мама! — кричал он громко. — Смотри, если перескачу с закрытыми глазами вон через тот узор на ковре, значит исполнится! — И скакал, и перескакивал. Потом брал колоду карт и мысленно загадывал: «Если до трех раз вытащу из колоды пикового туза… Нет, зачем же пикового?.. Лучше даму бубновую. Или лучше всего туза бубнового… Говорят, он к славе и к богатству выпадает».
Когда перед вечером ему удалось повидать Надю и обо всем сообщить ей, она так побледнела, что Август напугался, как бы она не упала, и поддержал ее за талию.
Это известие, это счастье было так внезапно и так огромно, что Надя пугалась его, не верила в него. Они уже сидели в экипаже и ехали на Миллионную, где жил Август, а Надя все боялась и все не верила, что это счастье сбудется. И все-таки где-то в глубине души теплилась слабая надежда: «А что, если сбудется?!»
Когда Надя вошла в гостиную, Клавдия Алексеевна сидела в противоположной стороне комнаты на диване.
— Ну входи, входи, — проговорила она с зычным горловым клекотом в голосе и, не подумав подняться, приложила к глазам лорнет.
Надя прошла через всю гостиную, приблизилась к ней, скромно, по-девичьи, поклонилась, потом поцеловала руку… и залилась краской: можно было бы этого не делать, и она не собиралась это делать, но Клавдия Алексеевна сунула к ее губам свою пухлую, в перстнях руку. Она все так же недвижно сидела в углу дивана, продолжая сквозь лорнет рассматривать Надю в упор.
Клавдия Алексеевна молчала. Опешив от собственной растерянности, оттого, как их приняла мать. Август тоже молчал, не зная, с чего начать разговор и удивлялся, отчего с матерью произошла такая перемена.
— М-да, — зачем-то произнесла Клавдия Алексеевна, и, больше ничего не добавив, поднялась с дивана, подошла к зеркалу, глянула на себя как-то искоса, оценивающе, желая посмотреть на свой профиль, одним легким прикосновением среднего пальца поправила у виска какой-то завиток и вернулась на место.
— Что же ты стоишь? Садись, — обратилась она к девушке, совершенно потерянной от смущения. — Как тебя зовут?..
— Мама, — не выдержал Август, — я тебе говорил ее имя.
— Пойди открой Тимке дверь. Он просится в гостиную, — вместо ответа сказала ему Клавдия Алексеевна.
Смущенный Август молча повиновался. В комнату важно, не спеша вошел большой пушистый дымчатый кот и направился к хозяйке.
Надя молча присела на диван. Кровь то отливала от ее лица, то вновь приливала к щекам. Клавдия Алексеевна тоже молчала, теперь уже без лорнета разглядывая Надю сбоку.
Август, пока вырос, хорошо изучил характер матери, и сейчас, глядя на нее, понял, что все пропало, все его надежды жениться на Наде рухнули. Он не мог понять причины, побудившей мать так резко изменить свое прежнее решение и обещание во всем ему помочь. А ведь он знал, что, несмотря на свою безраздельную власть в доме, она любила его, любила исполнять его капризы. Поэтому, с отчаянием глядя на то, как рушится его счастье, Август все еще с надеждой смотрел на мать, своей покорностью стараясь вызвать в ней сострадание, и хотя бы этим поколебать ее беспричинную, как ему казалось, резкость и холодность.
Но причина, между тем, была, и очень простая. Конечно, в тот миг, когда Надя входила в гостиную, все еще оставалось по-прежнему, и в душе Клавдии Алексеевны не было никаких колебаний. Она осталась сидеть на месте и не поднялась с дивана навстречу будущей невестке, чтобы та поняла, в чей дом она входит, и не помыслила бы когда-нибудь поставить себя здесь хозяйкой. Что же касается того, чтобы помочь Августу в его намерении, то здесь ее решение оставалось твердым. Коль скоро Марк Иванович был против женитьбы Августа и даже не стал об этом разговаривать, Клавдии Алексеевне по ее глубокому убеждению следовало поступить наоборот, то есть непременно женить Августа. Ей казалось, что муж, как всегда, не прав. Клавдия Алексеевна считала своим святым долгом исправлять ошибки мужа. Часто она говорила ему:
— Нет, Марк, ты не прав. Я сделаю по-другому и, вот увидишь, ты будешь меня благодарить.
— Как знаешь, — отвечал он, лишь бы не ввязываться в спор, ибо знал, что ее не переспоришь, и помнил хороню народную поговорку: «Спор прекращает умнейший».
За многие годы Клавдия Алексеевна настолько привыкла все делать по-своему, что стала бояться, как бы не получилось по-другому, то есть так, как хотел муж, потому что тогда непременно должно быть все очень плохо. Она не замечала, что сотни всевозможных в итоге дел как бы сами собой кончались так, как хотел и предсказывал Марк Иванович.
«Август… Его судьба… Разве можно так безразлично отнестись к этому? Что может быть в жизни более важное?..» Ей казалось, что стоит только послушать мужа, и с Августом может случиться какое- нибудь несчастье: он может заболеть, может бросить учиться, может в конце концов застрелиться. Бог знает, что с ним может случиться.
Но в то же самое время где-то очень-очень глубоко шевелился в душе червячок, который словно хотел напомнить:
«А ведь прав… прав Марк-то Иванович. Молод Август для женитьбы. Молод. Повременить бы надо. Училище закончить». Но Клавдия Алексеевна глушила этот голос своим давним убеждением — поступать наоборот. И в то время, когда она ждала свою будущую невестку, Клавдии Алексеевна была как никогда тверда и непоколебима в своем решении.
Увидев Надю сначала издали, у порога, а потом рядом с собой, она оцепенела, пораженная ее красотой.
«Ты говорил — хороша?! Прекрасна! — думала Клавдия Алексеевна. — Да она прелестна!
