— А что с Тангейзером?
— Его обиталище не такое роскошное, но обращаются с ним хорошо. Твои товарищи смогут выйти из этого испытания, нисколько не пострадав. Частично это зависит от них самих, частично от тебя.
— Так, значит, ты пришел угрожать жизням тех, кого я люблю?
— Я пришел пролить свет на природу некоторых вещей. Что именно произойдет дальше, зависит от тех ролей, какие все мы играем.
— Моя роль все еще требует, чтобы я сделалась твоей любовницей? Твоей женой?
— Я молюсь об этом, как, я уверен, и ты.
В ответ она просто промолчала.
Он сказал:
— Я уверен, это воля Божья, чтобы мы были вместе. Я всегда был уверен в этом.
— Ты считаешь, будто бы имеешь право говорить от лица Господа, так делают многие, кто обручился со злом. Я бы предпочла, чтобы ты говорил о собственных желаниях и устремлениях.
— Мое желание — сделать тебя счастливой. Я знаю, ты смотришь на меня с ненавистью в данный момент и воспринимаешь мое предложение с отвращением. Но со временем ты сама поймешь, что твое счастье неотделимо от моего.
— Значит, ты считаешь, будто можешь говорить и от моего лица.
— Язвительность не идет тебе и никому не принесет пользы.
Гнев тяжелым камнем ударил ее в грудь.
— Язвительность?
Людовико заморгал.
— Ты хотя бы представляешь, как сильно я тебя презираю?
— Я пытался, — ответил он. — И у меня не получилось. Однако у этой медали есть и другая сторона. Ты не представляешь, какое мучение доставляет мне твое присутствие.
— Так ты обвиняешь меня в том, что я тебя мучаю?
— Я всего лишь констатирую факт. Я не просил тебя возвращаться на Мальту. Я пытался это предотвратить.
Такое знакомое чувство вины шевельнулось в ней. Она сама навлекла на всех них эти несчастья.
— Я старался избавить себя от этого зла, — продолжал Людовико. — Я умерщвлял плоть. Я совершал ужасные жестокости, которые должны были навсегда уронить меня в твоих глазах. И в этом хотя бы проявил твердость и обрел некое успокоение.
Страх сжал ей внутренности. Насчет ужасных жестокостей она нисколько не сомневалась.
— И если я удерживаюсь от того, чтобы совершать их и дальше, то только из страха причинить еще больше страданий тебе, — сказал Людовико.
Карлу бросило в дрожь. Она обхватила себя за плечи, чтобы подавить ее.
Людовико поднялся и пододвинул второй стул к своему.
— Подойди сюда, сядь.
Она подошла к стулу и села. Он тоже сел обратно. Несколько секунд он сидел, упираясь локтями в колени, сжав руки в кулаки и опустив голову. Костяшки пальцев у него побелели. Карла глубоко вздохнула. Людовико взглянул на нее. Его глубоко посаженные глаза были похожи на тоннели, ведущие в какую-то кошмарную бездну.
— Я спрашивал самого себя, — продолжал Людовико, — как я могу завоевать расположение женщины, которую ранил так сильно и всеми возможными способами? Женщины, чью гордость я унизил. Чью свободу отнял. Женщины, самых дорогих друзей которой я заточил в темноте и в цепях.
Карла ощутила, как слезы поднимаются к горлу. Она сглотнула комок.
— На все эти вопросы я не нашел ответов, — продолжал Людовико. — Потому что я сам сижу в цепях, во тьме гораздо более непроницаемой, чем всякая другая тьма. Пусть я разрубал узлы множества загадок и еще больше — распутывал, эта выше моих способностей, потому что сильнее всего в ней переплелись нити моих чувств. И их сила превосходит все привязанности и принуждения. Война с ее буйством затянула их еще туже. Гнев, жалость и сладострастие истоптали меня по очереди. Любовь задушила меня, я даже вскакивал среди ночи, уверенный, что настал мой последний час. И как часто я желал, чтоб так оно и было. Но так не было. Даже на поле битвы, далее когда твой германец предательски выстрелил мне в спину, смерть бежала меня. Так что все происходит не так, как того хочется мне, а так, как должно. Поэтому я пришел, чтобы сдаться на твою милость.
Карла отвернулась от него, чтобы все обдумать. Она молилась, это верно. Матиас велел ей быть честной с самой собой, чего бы это ни стоило. Она билась над его словами, звучащими набатом у нее в голове днями и ночами: что же все-таки они значат? Чтобы она ни при каких условиях не подчинялась требованиям Людовико? Что все должно быть брошено на погребальный костер ее чести, в мире, который и без того уже смердел жертвами и смертью? Она решила, что Матиас имел в виду другое; он, как всегда, подразумевал именно то, что сказал: она должна хранить верность себе самой, как она сама себя понимает, а не тому, что понимают другие. Карла снова посмотрела на Людовико.
— Неужели ты не можешь дать нам жить своей жизнью и найти утешение в Боге?
— А ты нашла в нем утешение?
— Да, — ответила она. — Я нашла.
— Но все равно вернулась на Мальту.
— В чем бы ты меня ни обвинял, я вернулась сюда не для того, чтобы доставлять тебе неприятности.
— Все равно.
— Ты так и не ответил мне.
— Ты не спала с Тангейзером, — сказал он. — Все-таки — нет.
Откуда он может знать?
Людовико покивал.
— В этом мире мало такого, чего я не знаю. И еще меньше такого, чего я не узнаю. Я не оставлю тебя германцу, даже если буду обречен за это на вечное проклятие. Мой грех и без того уже смертный. Я не в силах его искоренить. Господь видит истину в моем сердце и то, что во мне нет раскаяния. Если так, если я должен, пусть я буду проклят за свои деяния, а не за мысли.
Если Карла и сомневалась раньше в его решимости, теперь все сомнения отпали.
— Послушай меня, Карла, — сказал Людовико. — Отвращению, пусть я заслуживаю его, не должно быть места. То, что у нас было однажды, никогда не умрет. Воскрешение лежит в основе нашей веры и еще любовь, одно держится на другом. Я люблю тебя. Больше, чем Бога. Вместе мы обретем успокоение. Ампаро останется твоей компаньонкой. Мы воссоединимся с нашим ребенком. И со временем ты вновь обретешь ту нежность, какую испытывала ко мне прежде.
— С нашим ребенком?
— Орланду входит в свиту Аббаса бен-Мюрада, ага желтых знамен. Когда из Сицилии прибудет подкрепление и турки в смятении побегут, я со своими рыцарями вырву Орланду из его лап.
— Значит, ты присвоил себе то, что причитается Тангейзеру, не единожды.
Он вздрогнул.
— Я не позволю, чтобы мой сын был увезен в Стамбул и обращен в неверного. Я лучше погибну, чем позволю ему потерять свою душу.
Карла не хотела задумываться об этом последнем. Она спросила:
— Подкрепление уже идет?
— Когда армия Толедо прибудет, мы с тобой поедем в Мдину. Оттуда я выеду вместе с подкреплением и спасу Орланду.
— А Матиас?
— Я освобожу его, чтобы он мог отправиться за море вместе с турками — в их обществе он будет пользоваться уважением и процветать. Он забудет тебя, как ты забудешь его. И если только ты не дашь мне повода поступить иначе, я не причиню ему ни боли, ни горя. Его жизнь, как и жизнь Ампаро, в твоих руках.
