– Промахнулись, Боатти. – Изобразив на своем лице притворное сочувствие, Пизанелли завертел головой. – Гарласко не на реке.
Судорожная улыбка:
– Может, вы и правы. А «Каза Патрициа» на реке.
– Что?
– По территории «Каза Патрициа» протекает По. За платановой рощей.
– Женишься на ней, Пиза?
Близился вечер, но было по-прежнему жарко. Тротти сидел на заднем сиденье и поеживался. К разговору Пизанелли и Майокки он не прислушивался. Ему было не по себе. Наверное, переел леденцов.
Майокки сидел спереди. В зубах он держал трубку; врывавшийся в окно ветер теребил его густые волосы. Пизанелли не мог скрыть возбуждения. Непрестанным смехом и слишком громким разговором он напоминал подростка.
– Женишься на ней, Пиза? Она вдвое моложе тебя.
Пизанелли дернул плечами:
– Нужно разделить свой возраст пополам и прибавить семь лет. Вот таких мужчина и должен брать замуж.
Здание стояло на вершине небольшого холма. Оно было построено в начале XIX века, и в его сдержанном архитектурном облике угадывались признаки австрийского и итальянского стилей. Широкий фасад красного кирпича возвышался над раскинувшейся вокруг долиной, которая полого сбегала к длинному ряду платанов, выстроившихся, словно стражники, по берегу По.
Еще один засушливый день, на небе ни облачка.
– Она в меня влюблена, говорит, что хочет от меня детей. – Пизанелли свернул налево и выехал на длинную подъездную дорогу. Негоревшие неоновые буквы извещали о близости «Каза Патрициа». Дорога была обсажена каштанами. В их тени стояли и сидели старики, не обратившие на проезжающий автомобиль никакого внимания. Минуло пять, и зной, казалось, начал спадать.
Тротти вновь поежился, он сильно потел.
Пизанелли остановился перед зданием. Трое полицейских вышли из машины. Тротти поднялся по ступенькам на крыльцо и вошел в дверь, которую распахнул перед ним Майокки.
На душе у Тротти было неспокойно, под ложечкой сосало.
Знакомый запах лака для пола, лекарств и молчаливого страдания.
За секретарским столиком – все то же хорошенькое простоватое личико с чересчур обильной косметикой под глазами.
Девушка встала. На ней была белая блузка и голубая хлопковая юбка. Лифчика под блузкой не было. Она улыбнулась, обнажив неровные зубы и темные десны:
– Комиссар Тротти?
– Я бы хотел поговорить с доктором Сильви.
Она перевела взгляд своих темных глаз с Тротти на Пизанелли и на Майокки:
– Не могли бы вы… – Она потянулась к телефонной трубке.
Тротти перехватил руку.
– Где доктор Сильви? Я желаю с ним говорить. Немедленно.
Девушка побледнела:
– Тот, кого вы ищете… где его искать, должен знать директор. – Она опустила глаза на руку Тротти, сжимавшую ее запястье, и насупилась.
– Где Сильви?
Девушка подняла глаза.
– Доктор Сильви – где он?
Она судорожно вздохнула, плоская грудь поднялась и упала.
– На юге.
– Где?
– Кажется, доктор Сильви в отпуске. Кажется, он вернулся в Калабрию. – Она горестно кивнула, не спуская глаз с руки Тротти. – Он сюда вернется недели через две, не раньше.
Тротти обернулся и посмотрел на Майокки и Пизанелли.
Пизанелли широко улыбнулся и пригладил рукой свои длинные редкие волосы:
– Из Боатти вышел бы замечательный сыщик. Ублюдок развратный.
Сначала Тротти не узнал Карнечине.
Директор «Каза Патрициа» подкрасил волосы, и седина с головы исчезла. Он был подтянут и выглядел моложе. Карнечине сидел в мягком кожаном кресле.
– А, добро пожаловать. – Он встал и, неестественно улыбнувшись, протянул руку.
