Бог лабиринта

утром на мосту и наблюдал за водопадом, который ниспадал с горы Монблан, и мне внезапно пришла в голову мысль, что люди окружены силами, которые недоступны их пониманию, и все же они обладают тщеславием считать себя такими же прочными и постоянными, как эти скалы. В дни, когда люди были охотниками и воинами, у них не было времени быть бездеятельными и коснеть, они понимали свою собственную природу, они безошибочно видели, где дым, а где мрамор. И в этом отношении они понимали мир лучше, чем мистер Дидро или мистер Вольтер. Только дурак захотел бы вернуться в положение нумидийских дикарей, а что касается меня, то я не охотник и не воин. Но я часто наблюдал, как мой таран проникает в предопределенное ему жилище, находится между бедер титулованной леди или девушки в конюшне, и становится самоочевидно, что этот мир богат и бесконечен. Слепота спадает с глаз, тяжесть с моих чувств, и я вижу сразу же, что человека лишили его незыблемого права первородства. Но если это магическое видение является моим правом первородства, почему же я должен ограничивать себя и принимать его в разрозненных фрагментах, как собака жадно хватает объедки, брошенные на пол хозяином? Это принадлежит мне, почему же мне не схватить его и не держать его?

В это я всегда верил. И я знаю достаточно хорошо теологию, чтобы понять, что это право первородства является тем, что было утеряно людьми через грех Адама. Но как мы надеемся найти то, что потеряно, если не будем искать систематически? Я всегда полагал, что должен же быть путь вернуть назад эту утерянную мощь. Теперь я нашел людей, которые посвятили свою жизнь поискам этого пути, и они могут научить меня своим методам. Можешь ли ты на самом деле полагать, что эти люди дурные и порочные, что их намерение – поймать в ловушку, обольстить мою бессмертную душу? И что бы это значило для меня, даже если бы этои было правдой? Так как ни ты, ни я не верим, что душа может быть обольщена, за исключением разве что скукой или слишком большим интересом к ничтожному и незначительному. Нет, я преследую более важную цель и источник мудрости, чем невинность и целомудрие ослепленных, влюбленных до безумия, поглупевших от любви девушек.

Но чем же занималась на самом деле эта Секта Феникса? Эсмонд выражает ее основную цель в одном предложении: «Наша цель – не принижать и осквернять религиозные чувства сладострастием, но поднять сладострастие до уровня религиозного чувства». Но как этого добиться? Эсмонд умышленно и осмотрительно не дает вразумительного ответа на этот вопрос. У него есть веские основания не доверять Гленни. Но очевидно, когда он приехал в Голспи в апреле 1773 года, он рассказал Гленни слишком много о секте, больше чем хотел бы доверить перу и бумаге, а Гленни, в свою очередь, записал некоторые из признаний Эсмонда на бумаге с намерением использовать это со временем в своей книге. Я думаю, невозможно сомневаться, что Гленни всегда имел намерение опубликовать книгу. Я очень неохотно выдвигаю это обвинение против Гленни. Роман «Письма с горы» действительно выдающееся произведение художественной литературы того периода, несмотря на его нелепости; можно смело утверждать, что он составляет основное притязание Хораса Гленни на интерес потомства. Можно ли вменять в вину писателю, что он решил не уничтожать лучшее свое произведение?

Из отдельных выписок из писем Донелли, которые я здесь скорее суммирую, чем цитирую полностью, ясно, что Секта Феникса имела много общего с масонами, со свободными каменщиками. У них гоже имелся Гроссмейстер, который был своего рода папой и которого избирал комитет, известный, как «домино» – предполагают, что это название связано с тем, что они носили короткие плащи с капюшонами, какие обычно надевают на маскарадах. Каждая страна имела только одного члена комитета «участников маскарада» – во Франции им был писатель Шодерло де Лакло, автор «Опасных связей». Эсмонд позже стал «домино» Ирландии.

Как из записок Гленни, так и из его романа «Письма с горы», совершенно ясно, что существовало многообразие мнений внутри секты о фундаментальных проблемах ее доктрины. Секта полагала, что человек приближается к смыслу мира как «магической мистерии» чаще всего через сексуальный акт, нежели через религию или искусство (важное слово здесь «чаще». Никто никогда не отрицал, что экстаз, исступленные восторги мистиков могут достичь большей интенсивности, чем скажем, секс. Но они редки. А каждый человек имеет дело с сексуальными мистериями практически каждый день).

Казалось, что все члены секты были согласны с тем, что неразборчивость в половых связях ведет к скуке. Имелось общественное различие в понимании средств от этой болезни. Традиция секты, уходящая корнями на четыре столетия назад, настаивала на том, что к женщинам следует относиться как к сосудам религиозной мистерии. Хегюмены из Южной России довели эту идею до полного развития в конце шестнадцатого века. С другой стороны, халдеяне – кочевая германская секта (чье имя происходит от тевтонской богини брака) были ближе к тем «монахам», которые насиловали свои жертвы. Они считали, что секс более возбуждающий, когда он насильственный и внезапный. В восемнадцатом столетии быть халдеянином означало просто стремиться проникнуть в как можно большее количество вагин, предпочтительнее девственниц. Это восходит в своей основе к культу насилия. Хорас Гленни был халдеянином, не подозревая об этом, таким же был и Эсмонд в юные годы. Халдеянами были также Абдалах Яхья и его преемник Хендрик ван Грисс. Человек, который рекомендовал Эсмонда в Секту Феникса, Абдалла Мумин, придерживался традиций хегюменов. Первые хегюмены (название происходит от имени их вождя – вероотступника Хегюменоса, аббата ордена византийских монахов) выбирали красивую девушку в качестве своего рода жрицы и еще дюжину других девушек в качестве ее напарниц, которые позже тоже стали жрицами. Женщинам поклонялись, как богиням, но мужчинам секты позволялось определенное количество контактов с богинями, которые могли даже достигать высшей точки сексуального сношения. Чтобы получить право на это, мужчина должен заранее много месяцев по три дня каждую неделю поститься, а затем пройти строго очерченные стадии приближения к таинству. Если он способен пролежать обнаженным на ступеньках храма в течение зимней ночи – от сумерек до рассвета, – ему будет позволено стать слугой трех жриц в течение часа каждый день, подавая им пищу и убирая их комнаты. Ему разрешалось доедать их отбросы. После многих испытаний, включая втыкание щепок под ногти и держания рук над огнем, ему позволяли слать «служителем тела» трех других жриц, т. е. он должен стирать, гладить и шить им платья, мыть полосы. Их кал и моча считались священными, потом эта салфетка разрезалась на восемь равных частей, которые раздавались восьми слугам жрицы, и те прикрепляли эти лоскуты к головкам своих пенисов и носили их до конца своей службы. Можно видеть, я полагаю, что основная идея хегюменов заключалась в том, чтобы попытаться достичь состояния сексуального безумия, соединенного с религиозным поклонением, и каждая трудная и мучительная стадия восхождения к богине задумана для того, чтобы предохранить претендента на соитие с главной жрицей от расслабленности или небрежности при исполнении своей основной задачи. Если он терял эрекцию в присутствии жрицы, то его жестоко пороли и с позором отсылали обратно в племя. Это означало, что он полагался только на свое воображение и не был достоин служения божеству. Вся идея состояла в том, чтобы и в обязанности «служителя тела» входило переносить отправления в глубь леса и закапывать в таких местах, где ни один мужчина племени не смог бы их обнаружить. Ему позволялось мазать себя этими испражнениями и смывать потом экскременты их же мочой – привилегия, которой завидовали остальные мужчины племени. Смешивание спермы «служителя тела» с мочой и экскрементами жрицы считалось первой ступенью соединения с божеством. Если мужчина смог пройти самые трудные и мучительные испытания, ему предоставлялись все большие привилегии, пока он не становился одним из восьми «прислужников тела» самой первой жрицы. В этом случае у него появлялась возможность стать одним из участников мистической церемонии, которая происходила в ночь полной луны, следующую за уборкой урожая; во время этой церемонии он, облаченный в шкуру быка, мог иметь с ней соитие. Чресла жрицы и ее обожателя после этой церемонии тщательно вытирались священной салфеткой, каждый предмет, связанный с этой церемонией, трактовался как священный и внушающий ужас, а также сексуально возбуждающий. Влагалище жрицы становилось конечной священной целью, и восьми ее слугам завидовали все мужчины племени только потому, что те владели фрагментами священной салфетки со следами ее влаги.