– Восемьсот долларов? – спросил он. – Давайте-ка подсчитаем. У «Фидер-Джон» скопилось заказов на десять миллионов долларов! Допустим, что доход будет равняться двадцати пяти процентам, тогда двадцать процентов с этого дохода составит для Американской компании полмиллиона в год чистой прибыли, без вычета налогов. Да ведь один только процент с этого дохода составляет пять тысяч долларов!
– Погодите-ка, – серьезно сказал Тернбал. – Вы ставите меня в трудное положение, Эрик. В конце концов, в Ньюарке вашим начальником будет Фрэнки Хоппер, и черт возьми, естественно, что он должен получать больше, чем вы. Ей-богу, не станете же вы требовать, чтобы я повысил жалованье Фрэнки только затем, чтобы и вы получали побольше! Конечно, Американская компания морально многим вам обязана. Я вполне признаю это, Эрик. Можете улыбаться сколько угодно, но постарайтесь быть хорошим солдатом, и не пройдет и нескольких лет, как вы будете полностью вознаграждены, вот увидите!
– О, конечно, – сказал Эрик, – конечно!
Ему было трудно говорить, в горле у него застрял болезненный смешок. Через несколько секунд ему удалось подавить его, но спазма в горле не проходила. Он глядел на Тернбала и думал, не дать ли ему хорошенько по физиономии.
– Вы забыли одно, – сказал Эрик. – Ведь патента-то еще нет. Что если я вдруг забуду все, что знал об этом станке? Бывают же такие случаи.
В Тернбале вдруг отчетливо проступили черты тощего злого человека. Медленно повернувшись вместе со своим креслом, он с минуту разглядывал письменный стол, постукивая пальцем по покрывающему его стеклу, потом поднял на Эрика жесткий, колючий взгляд.
– Не валяйте дурака, – резко сказал он. – Вы работали на нас и получали за это деньги. Если вы недовольны, можете в любое время уходить на все четыре стороны. В любое время. Но все, что вы сделали, все, что вы придумали, и все, что вы сконструировали, является собственностью компании. Если вы через пять минут умрете, мы найдем другого человека и получим патент на его имя. Не все ли равно, на чье имя будет патент? Мы патентуем не имя, а новые изобретения, а они – наша полная собственность. Так что нечего вам хвастаться своей силой и показывать мускулы, тут у каждого мускулы побольше ваших. Намного больше! А теперь бегите, запаковывайте ваши экспериментальные станки и готовьте их к отправке «Фидер-Джон».
Он остановился, чтобы перевести дух, лицо его налилось кровью.
– Я хочу дать вам еще одну возможность попытать счастья, так как про себя я уже решил, что у вас далеко не блестящие способности. А может быть, у вас нет одного качества, совершенно необходимого человеку, получающему жалованье. Это – ощущения, что ты являешься частью чего-то очень большого, что гораздо больше и важнее тебя самого, и с этим большим спорить и бороться нельзя, надо быть верным и преданным ему! Вы слишком большой индивидуалист, если хотите знать!
– Мне кажется, иметь отчетливо выраженную индивидуальность не так уж плохо.
– Для меня – может быть, – огрызнулся Тернбал. – Но не для вас.
Он окинул его пристальным взглядом и вдруг сделал то единственное, что могло сейчас успокоительно подействовать на Эрика, кипевшего злобой и возмущением, – заговорил ласковым, задушевным тоном.
– В чем дело, сынок? – мягко сказал он, встав из-за стола и подойдя к Эрику. – Ну хорошо, мы оба погорячились. Вы же человек с головой, вы сами понимаете, что к чему. Вы знаете, что компания обязана платить вам жалованье за ваши лучшие изобретения и больше ничего. Это ваша работа. Почему вы так расстроены? Что у вас на душе? Скажите мне, – настаивал он.
Эрик бессильно опустился в ближайшее кресло.
– Да, черт возьми, вы меня загнали в тупик! – сказал он, раскачиваясь всем телом, словно от мучительной боли. Но на самом деле он почувствовал, что напряжение, владевшее им последние два года, внезапно исчезло, и он как-то сразу изнемог и ослаб. Злость прошла, вместе с нею иссякли и силы, но боль стала такой острой, что он опасался, как бы у него не хлынули слезы. Он ненавидел этого толстяка с его крутой волей, однако его ласковый тон был похож на огонек, вспыхнувший в пещере, окутанной мраком ненависти, и Эрик чувствовал, что не может уйти от этой притягивающей к себе теплоты, пусть даже обманчивой и неверной.
– Не знаю, – хрипло сказал он. – Я ожидал совсем другого. Я надеялся, что вы создадите новую фирму для производства моего станка. А почему бы и нет? – добавил он. – Почему бы вам не оставить станок за собой?
– Зачем же рисковать, когда мы можем играть наверняка? – рассудительно заметил Тернбал. – Прежде всего, новые законы о налогах могут в конце концов задушить новую фирму. И во всяком случае, – подчеркнуто сказал он, – у меня нет на примете никого, кто мог бы управлять такой фирмой, и так, как мне нужно, да еще знал бы особенности этого станка.
Намек был достаточно ясен, но Эрик в порыве самоунижения захотел во что бы то ни стало выслушать из уст Тернбала всю горькую правду.
– Нужно ли, чтобы я назвал вам свою кандидатуру? – спросил он. – Вы чертовски хорошо знаете, что я сам метил на эту должность.
– Никогда в жизни, – медленно сказал Тернбал, покачивая головой. – За это время я к вам хорошо присмотрелся – вам совершенно наплевать на интересы предприятия, Эрик, ваше отношение к нему в корне неправильно. Вы подошли бы к делу, как к научной проблеме. Вы бы стали исследовать, что такое делец и какие пружинки приводят его в действие. Потом вы бы стали подражать дельцам-заправилам и случилось бы одно из двух: либо вы действовали бы плохо и запутались окончательно, либо отлично наладили бы дело и тогда бросили бы работать на меня. Вы бы немедленно присвоили эту фирму себе, уж я знаю. Значит, и в том и в другом случае мне бы все время пришлось быть начеку. Нет, пусть уж лучше кто-нибудь другой отважится иметь с вами дело. Что же касается Американской компании, то вы тут на своем месте, на нем вы и останетесь. Мне очень жаль, но это так.
Эрик страдальчески повел шеей и промолчал.
Он думал о том, сколько труда вложил он в это изобретение, сколько дней он мучительно бился над этой проблемой и как редко бывали у него минуты торжества. Он поставил на карту даже свои отношения с Сабиной, он рисковал ее потерять, так как постепенно становился ей чужим. Он, не задумываясь, растоптал все надежды и будущее другого человека – Зарицкого. Если б он не перебил патент у Зарицкого, его купила бы Американская компания или Арни, и это изменило бы всю жизнь незадачливого изобретателя. И ради чего он проявлял такую жестокость? – спрашивал себя Эрик. Но сейчас он забыл бы все, лишь бы добиться одного.
