шведов, достаточно проследить за карьерой какой-нибудь кинозвезды, приехавшей из Швеции, чем Маргарет и занималась с алчным злорадством.
«Пусть пришлось побороться, но хорошо, что Хелен удалось убедить Молли поменять фамилию, – думала Маргарет. – Заставлять девочку объяснять каждый раз при знакомстве, почему у нее с матерью разные фамилии, негуманно. Кроме того, неправильно было бы навечно приклеивать имя такого порочного человека, как Джоргенсон, приличной женщине, будь то бывшая жена или дочь. Хелен совершила ошибку, выйдя замуж за Джоргенсона, но на свете есть такая вещь, как прощение, и нет смысла увековечивать память совершенного когда-то греха сохранением фамилии. Помимо прочего, шведская фамилия – это готовое приглашение соблазнить девушку, – думала Маргарет. – Надо же, „Джоргенсон', – как вульгарно это звучит!»
«Несмотря на хорошие отметки в школе и медаль за сочинение стихов, Молли на самом деле – глупая девочка, – думала Маргарет; она так долго не могла понять, какие практические преимущества дает имя Картер по сравнению с Джоргенсон. Девочка настаивала на „сохранении своей индивидуальности', странная фраза, Господи; вычитала ее в какой-нибудь книжке». Пришлось подробно объяснять ей, какой порочный человек Кен, прежде чем удалось убедить ее. Пришлось повторять все сплетни, известные Хелен и Маргарет о Кене и Сильвии, со всеми детальными выводами, которые из этого следовали.
Прочитав последнее письмо от сына этой женщины – вот уж действительно, можно подумать, что Хантеры соблазнят лишь одно поколение и на этом успокоятся, – Маргарет пошла в гостиную, где Хелен чистила серебро. Они быстро согласились, что наступило время прекращать переписку.
Когда Молли, отправив письмо, вернулась домой, в гостиной она наткнулась на мать и бабушку.
– Кисонька, ты получила новое письмо от Джона Хантера? – начала Маргарет напрямую.
– Да… – удивилась Молли.
– Знаешь ли, нас с мамой это очень беспокоит.
– Почему?
– Видишь ли, дорогая, он хороший мальчик, но мы не можем забывать, что представляют собой его мать и отец, ты знаешь: пьянство и все такое. Мама рассказывала, что в то лето все говорили об этом на острове. Про него говорили, он пьет как бочка, ну совершенно как бочка.
– Какое отношение это имеет к Джону?
– Существует такая вещь, как плохая наследственность, дорогая, – печально сказала Хелен. – Знаю, с этим трудно смириться, но это научный факт.
– В Джоне нет ничего плохого!
– Нет, дорогая, пока возможно, это не проявилось, но проявится. Так или иначе, нехорошо, когда девочка в твоем возрасте переписывается с мальчиком. Это неправильно.
– Мне все равно.
– Пока – да, но это уже начинает отражаться на тебе, дорогая, – заметила Хелен. – Летом ты ни с кем здесь не познакомилась. Соседка Пегги Толберт сказала, что ее Энн очень обижается.
– Мне не нравится Энн Толберт.
– Почему?
– Она ходит в Клубы любителей.
– Что же тут плохого, дорогая? Только невинная забава.
– Подобным занимаются одни дураки, – сказала Молли.
– Мы отвлекаемся от темы. Я хочу, чтобы ты поняла: переписка должна прекратиться. Ты можешь написать ему в последний раз и сообщить об этом.
– Нет, – возразила Молли.
– Не груби, девочка, – вмешалась Маргарет. – Ты должна уважать свою маму.
– Ты можешь и не писать ему об этом, если не хочешь, – заметила Хелен, – но ты должна прекратить отвечать на его письма. Может, так даже лучше.
– Нет, – сказала Молли.
– Ты отказываешься нас слушать, дорогая? – спросила Хелен, при этом глаза ее сузились.
– В переписке нет ничего плохого!
– Может, в его письмах и нет ничего плохого, – сказала Маргарет, – но если внимательно посмотреть на последнее, то между строк…
Поняв, что проговорилась, Маргарет замолчала, испытывая при этом скорее досаду, чем смущение. Глаза Молли сверкнули.
– Вы читали письма?
– Это наш долг, дорогая, – заявила Хелен. – Девочка в твоем возрасте…
Молли повернулась и убежала к себе в комнату, заперев за собой дверь. Красная до корней волос, она вынула коробку с письмами и перечитала все до одного, желая убедиться, что там не было ничего такого, чего не должны были бы знать мать и бабушка. Нет, она только воображала, будто это любовные письма, но все равно Молли продолжала краснеть от стыда. Она тщательно разорвала письма на мелкие кусочки, пошла в ванную и спустила их в унитаз. «Теперь никогда не буду хранить писем», – подумала она.
Почти час Молли пролежала на кровати, глядя в свежевыбеленный потолок. Потом взяла почтовую бумагу и положила ее на томик стихов.
«Дорогой Джон! – писала она. – Мама считает, что мы не должны переписываться, поэтому до моего возвращения в школу пиши мне лучше до востребования, а я буду ходить за письмами на почту. Иначе
