руки, и мы с тобой спляшем веселую рождественскую джигу!
— Да уж, счастливого тебе Рождества, бессердечный мерзавец! — сказала бабушка и выбежала из комнаты.
Вита и Максик тоже застыли на месте.
— Нет, нет, музыка еще не кончилась! Вы что, забыли, как играют в «Море волнуется»? — сказала Балерина.
И вот мы снова запрыгали, ничуточки не заботясь о бабушкином фарфоре. Потом Балерина научила нас играть в разные старинные игры — «визгучего поросенка»[1] и жмурки. Папа завязывал нам глаза моим вязаным шарфом. Балерина очень хвалила шарф и говорила, что ей тоже бывает нужен такой, когда она вместе с другими оленями тянет санки Санта-Клауса холодными зимними ночами.
— Шикарный вязаный шарф, да к нему бы еще варежки для рожек, и клетчатые штанишки мне бы тоже не помешали! — сообщила она.
Мы все с хохотом повалились на ковер, и папа принялся тискать Виту с Максиком. Я засомневалась, не слишком ли я большая, чтобы играть в кучу-малу, но папа протянул руку и подтащил меня поближе.
— Пап, ты ведь на самом деле никуда не уйдешь? — шепнула я ему на ухо.
Папа приложил мне палец к губам:
— Ш-ш-ш, принцесса Эсмеральда! Не нужно обсуждать государственные тайны в присутствии принцессы Виты и принца Максика.
Больше я ничего не сказала. Держала все в себе до самого чая. Бабушка выложила на стол сандвичи с индейкой, пирожки с мясом и шоколадное полено.
— Только, ради бога, не объедайся, Эм. Может, лучше бы тебе обойтись простым хлебом с маслом, — сказала бабушка.
У меня внутри была такая пустота, что я готова была слопать все подряд. Но еда была какая-то странная — безвкусная, точно вата. И голова как будто ватой набита. Я ни о чем не могла думать. Все было как во сне. Вот я сижу, слизываю с пальцев шоколад, Вита с Максиком понарошку угощают Балерину, глупо хихикая, а мама ушла к себе в комнату и даже чай не стала пить.
Бабушка пошла к ней с подносом, но принесла его обратно нетронутым.
— Хочу к маме! — объявил вдруг Максик, сползая со стула.
— Нет, Максик, дай ей отдохнуть, у нее очень болит голова, — сказала бабушка.
— Это у меня болит голова от ее криков, — завела Вита и вдруг запнулась. — А сейчас ей уже лучше, пап?
— Боюсь, пока еще не совсем, принцесса, — сказал папа.
— Еще бы, — словно выплюнула бабушка. — Лживая свинья!
— Тише. Ты же сама велела мне подумать о детях. Не будем портить им праздник, — сказал папа.
Он очень старался — пел, танцевал и разыгрывал разные фокусы. Под конец Вита взвинтилась чуть ли не до истерики, Максик расхныкался. Тогда папа повалился вместе с ними на диван и заставил Балерину рассказать им длинную сказку о том, как она была маленьким олененком в Лапландии. Однажды в оленью школу пришел Санта-Клаус. Он разыскивал одаренных оленят. В школе были спортивные соревнования. Балерина мчалась, как ветер, и обогнала всех, хотя она была самой младшей из оленят и рожки у нее были малюсенькие, все в пуху, как почки у вербы. Мне хотелось тоже устроиться с ними и послушать, но я тихонько вышла из комнаты, прошла мимо бабушки, со злостью мывшей посуду в кухне, и поднялась к маме. Постояла у двери, прислушиваясь. Мне почему-то было неловко, и я никак не решалась войти. Вдруг услышала, как она там всхлипывает, чуть слышно, как Максик, и тогда я бросилась к ней. Мама прямо в одежде забралась под одеяло и свернулась комочком, промокшим от слез.
— Ой, мамочка, не плачь!
Я влезла к ней под одеяло и крепко ее обняла, как будто это она была маленькой девочкой, а я ее мамой.
Что мне делать, Эм? — простонала она. — Я не могу без него!
— Все хорошо, мам, все хорошо, — повторяла я, стараясь ее утешить.
Она вдруг рассердилась и вырвалась из моих рук.
— Ничего…
— Нет, он не уйдет. Все хорошо, мама. Он так здорово играет с нами. Он хочет с нами помириться. На самом деле он не уйдет. Он нас любит!
— Он сказал, что не уйдет?
Я запнулась.
— Да, — сказала я. Мне так хотелось, чтобы это было правдой.
Мама так и вцепилась в меня:
— Ты уверена?
— Ну…
Мама знала, что я не уверена, но ей тоже очень хотелось, чтобы это было правдой. Она поверила мне.
— Не так-то легко будет мне его простить, — сказала она. — Это ведь уже не первый раз, Эм. Ты многого о нем не знаешь. Сама не понимаю, отчего я так стараюсь его удержать. Возможно, мне было бы лучше без него, без этих сомнений и терзаний.
— Но ты же любишь его, мама!
— Конечно, я люблю его, Эм.
Мама села на постели и прижала меня к себе. Потом включила ночник с хрустальными подвесками и посмотрелась в зеркало.
— Боже, ну и вид у меня!
Мама очень красивая, но сейчас она действительно выглядела ужасно, даже в мягком свете ночника. Волосы у нее торчали слипшимися клочьями, веки распухли и покраснели, словно виноград «изабелла». Темная помада размазалась вокруг губ, как у Виты, когда она пьет сок черной смородины.
— Неудивительно, что я ему опротивела, — застонала мама.
— А ты умойся и сделай макияж, — посоветовала я. — Он прямо отпадет!
— Ну хорошо, мисс, я сделаю, как ты велишь, — сказала мама.
Она привела себя в порядок и снова сунула ноги в новенькие серебряные босоножки.
— Выглядишь на миллион долларов, — сказала я.
— Ах, Эм, какая ты чудачка, миленькая моя девочка! — сказала мама и сморщилась, как будто снова собиралась заплакать.
— Не плачь, макияж испортишь!
— Хорошо, хорошо, я не буду плакать, — сказала мама, отчаянно моргая.
Мы спустились вниз, держась за руки. Бабушка вышла в коридор с посудным полотенцем в руках.
— Боже, никак, ты собралась умолять его остаться? Ты ничему не учишься, Джули! После всего, что ты от него натерпелась! Да его задушить мало!
Она яростно скрутила полотенце, словно это была папина шея.
Мама ее не слушала. Она сделала глубокий вдох, задержала дыхание, расправив плечи и плотно стиснув губы. Потом выдохнула и шагнула в гостиную. Папа с тревогой смотрел, как она идет к нему через всю комнату в своих серебряных босоножках. Вита выпрямилась на диване, держа в руке обмякшую Балерину. Максик засунул палец в рот и съежился, как будто старался стать невидимкой.
— Привет, мои дорогие! — весело и отважно воскликнула мама. Потом потянулась и зевнула, как будто только что проснулась. — М-м, как же я хорошо поспала! Посмотрим, что показывают по телевизору?
Ей никого не удалось обмануть, даже Максика, но мы все старательно делали вид, что не слышали криков и рыданий.
Папа подвинул Виту на дальний край дивана, похлопал по сиденью и тихо сказал:
— Садись, малыш.
Мама села рядом с ним. Мы с Витой и Максиком устроились по бокам. Бабушка уселась в кресло, шмыгая носом и вздыхая. Мы смотрели праздничную программу по телевизору и слишком громко смеялись на
