черный куб размером с баскетбольный мяч. Эта штука, наверное, тяжелее свинца, но щекотун страшно сильный. Обычно мы достаем ими ребят, которые свалились с обрыва или упали в шахту, но такие машины могут удержать что угодно — от новорожденного до солдата в полном экзоскелете. Правда, с ними нужен глаз да глаз, иначе защекочут так, что все ребра поломают.
Лео выключает щекотуна, и куб с грохотом падает на снег. Отряд выжидательно смотрит на меня.
Я чувствую, что эта штука непростая — иначе и быть не может, ведь рядом с ней столько ложных целей, и сама она так близко от места, где закончилась война, всего в ста метрах от точки, где Большой Роб, называвший себя Архосом, дал последний бой. Что за утешительный приз мы здесь нашли? Какое сокровище хранилось под слоем вечной мерзлоты там, где человечество поставило на карту все?
Я сажусь на корточки рядом с кубом. Мне в лицо смотрит огромный кусок черной пустоты — ни ручек, ни кнопок, ничего, только пара царапин, оставленных щекотуном.
Куб не выглядит очень уж крепким.
Есть одно простое правило: чем нежнее роб, тем он умнее.
Возможно, у этой твари есть мозг, а если так, значит, она хочет жить. Поэтому я наклоняюсь к кубу и шепчу:
— Эй, говори или умрешь.
Я очень медленно стаскиваю с плеча огнемет — так, чтобы куб видел оружие. Если он
Щелк.
Куб — чистый обсидиан — стоит на промерзшей земле.
Щелк.
Он похож на кусок вулканической породы, обточенный неведомым инструментом, на артефакт, закопанный здесь на веки вечные задолго до появления машин и человека.
В глубине куба мелькнул огонек. Я смотрю на Черру: она пожимает плечами. Может, солнечный зайчик, а может, и нет.
Щелк.
Я делаю паузу. Земля искрится. Лед под кубом тает. Машина пытается принять решение. Электрические цепи куба разогреваются, и он размышляет о собственной смерти.
— Ага, роб. Давай соображай.
Щелк. Умф.
Из огнемета с оглушительным
Долю секунды отражение огонька пляшет на поверхности куба, а затем машина вспыхивает, словно новогодняя елка. Поверхность куба покрывается мигающими символами: скрипя и хрустя, штуковина пытается болтать с нами на своем робоязе.
Любопытно. Похоже, куб не рассчитан на контакты с людьми, иначе он бы извергал потоки пропаганды на английском, как и все остальные роботы, которые имеют представление о человеческой культуре и пытаются завоевать сердца и умы.
Что это за штука?
В любом случае робот отчаянно хочет с нами общаться.
Понять его мы даже не пытаемся: в каждом скрипе и щелчке робояза зашифрованы целые тома информации, и кроме того, мы слышим лишь часть звуков диапазона, в котором контактируют роботы.
— О-о, папа, можно он останется у нас? Ну пожалуйста? — улыбается Черра.
Рукой в перчатке я гашу запальный огонек.
— Оттащим его домой, — говорю я, и отряд берется за дело.
Пристегнув куб к экзоскелету Лео, мы волочем роба на передовой командный пункт. На всякий случай в сотне ярдов от КП я ставлю палатку с электромагнитным экраном. Роботы непредсказуемы: никогда не знаешь, когда они захотят повеселиться. Экран-сетка, натянутый на палатку, не даст какому-нибудь заблудившемуся разумному боту пригласить мой куб на танец.
Наконец мы остаемся одни.
Тварь повторяет одно и то же предложение, один и тот же символ. Я ищу их в полевом переводчике, ожидая увидеть непереводимую робо-тарабарщину. Ничего подобного: робот сообщает мне, что ни при каких обстоятельствах не имеет права умереть — даже если попадет в плен.
Куб — важная птица. И он любит поболтать.
Всю ночь я сижу в палатке вместе с кубом. Робояз я не понимаю, но куб воспроизводит звуки, показывает картинки — допросы пленных, иногда разговоры людей, которые считали, что беседуют с себе подобными. Но чаще всего это записи, сделанные камерами наблюдения. Люди рассказывают друг другу о войне. Все снабжено примечаниями; другие думающие машины проверяют факты, определяют, лжет ли говорящий, — и кроме того, дополняют материал данными со спутников, информацией о распознавании объектов, слов, эмоций и жестов.
Куб под завязку набит сведениями — он словно окаменевший мозг, который впитал в себя целые человеческие жизни и упаковал их, одну за другой, все плотнее и плотнее.
Где-то посреди ночи до меня доходит: я смотрю подробнейшую хронику восстания роботов. Большой Роб жал на кнопку «запись» до самого конца.
Черт побери, это же «черный ящик» всей войны.
Некоторые люди, которых показывает куб, мне знакомы. Я и мои друзья — мы там, внутри. Но есть и десятки других — и дети тоже. Люди самых разных стран. Солдаты и гражданские. Не все они выжили, не все даже победили в бою, но все сражались — сражались так храбро, что Робу пришлось обратить на это внимание.
Людей, которые появляются на экране, живых и погибших, куб относит к одной категории: «герой».
Проклятые машины знали и любили нас, даже когда уничтожали нашу цивилизацию.
Куб стоит в палатке целую неделю. Мой отряд зачищает оставшуюся часть Полей сбора разведданных «Рагнарек». Потерь нет. Потом ребята напиваются. На следующий день мы начинаем паковать наше добро, но я все еще не могу заставить себя вернуться к машине и продолжить просмотр роликов.
Спать я тоже не могу.
Никто не должен видеть то, что видели мы, — но все данные находятся там, в палатке, словно фильм-ужастик, такой извращенный, что сводит людей с ума. По ночам я лежу с открытыми глазами, так как знаю: каждый бездушный монстр, с которым я сражался, жив-здоров и запечатлен с помощью чудесной трехмерной графики.
Монстры хотят говорить, хотят поделиться с нами своими знаниями. Хотят, чтобы я все запомнил и записал на бумаге.
Но вряд ли кто-нибудь из нас хочет помнить такое. Будет лучше, если наши дети никогда не узнают о том, что мы делали ради того, чтобы выжить. Не хочу погружаться в воспоминания о былом вместе с убийцами. Да и кто я такой, чтобы решать за все человечество?
Воспоминания стираются из памяти, но слова остаются навсегда.
Так что в экранированную палатку я не захожу. И не сплю. А в один прекрасный день оказывается, что мой отряд готовится к отвальной. Завтра утром мы возвращаемся домой — по крайней мере туда, где решили поселиться.
Мы пятеро сидим у костра в расчищенной зоне. В кои-то веки не нужно беспокоиться о тепловых сигнатурах, о спутниках-шпионах, не опасаться, что рядом раздастся «топ-топ-топ» — звук, который издают «смотрители». Нет, мы травим байки, а это — главная специализация отряда Умника, если не считать уничтожения роботов.
Я молчу, но все остальные заслужили право вдоволь потрепаться. Так что я просто сижу и улыбаюсь, слушая шутки, похвальбу и рассказы о всех невероятных вечеринках с робами. Про тот случай, когда Тиберий обезвредил пару культяпперов размером с почтовый ящик и привязал их к сапогам. А эти
