На Рождество вы получаете семейную фотографию. Окончательное охлаждение между супругами бросается в глаза, но вы смотрите только на улыбающегося младенца в колпаке Санты. Зубки почти не видны, но вы берете увеличительное стекло — и вот они, приглушенно сияют белоснежной эмалью. Вы вставляете фотографию в рамку. Вечером, во время разговора с папашей — вы в очередной раз соглашаетесь прикрыть его — вы подносите фотографию к лицу и щуритесь, чтобы убрать из поля зрения родителей с их скованностью и лицемерием и оставить только малыша в колпаке. Вам кажется, он сидит на коленях у вас, и вы разводите руками, словно говоря: «Смотри, как все замечательно, смотри, как чудесно!» Лишнее напоминание о том, что ничего хорошего от этой истории ждать не приходится.
Кстати, почему вы столько времени проводите, слоняясь по дому в одних трусах? Странная привычка. Всякий раз, когда место действия переносится в ваш дом… впрочем, не важно. Однако, когда папаша вламывается туда, держа младенца перед собой — словно продавец, предлагающий товар, — и заявляя, что вы просто не имеете права ему отказать, на вас снова одни трусы, и вы чувствуете себя безбилетником, забывшим дома бумажник.
Выступление знаменитого писателя — он будет читать отрывки из книги о птицах, любви и архитектуре, — на которое вы с папашей собирались пойти, может сорваться! Кого волнует, что вместо литературных чтений папаша с хормейстершей идут в ресторан, а затем будут трахаться в мотеле, в перерывах рассматривая путеводитель по Австрии? Но ведь вы собирались… да какая разница, что вы собирались делать в собственном доме без брюк?
К тому же возникает непредвиденное осложнение. Жена вашего приятеля отравилась. Когда она просит мужа остаться дома, он заявляет, что об этом не может быть и речи: он дал вам слово, к тому же вы — такой рьяный любитель искусств, что не простите, если он вас подведет. Тогда жена просит мужа взять ребенка с собой. Неужели она считает, что серьезное мероприятие, где будут читать отрывки из книги о птицах, любви и архитектуре, — подходящее место для младенца? Жену неудержимо рвет и она не хочет ничего слушать. Этим и объясняется звонок в дверь, ребенок на руках и терпеливая женская тень в машине.
Вам совершенно ясно, что мамаша знает об интрижке, знает даже имя любовницы. От этого знания она ожесточается, но папаша, витая в облаках, не замечает, что обман раскрыт. Люди, давно состоящие в браке, уже не помнят, что их связывало когда-то.
Вы берете ребенка на руки и перешагиваете через порог. С плеча свисает сумка для переноски младенцев, словно вы вдвоем отправляетесь в полное опасностей путешествие, из которого едва ли вернетесь.
Вы усаживаете его верхом на журнальный столик, не зная, что делать дальше. Вы улыбаетесь и корчите рожи. Младенец вежливо улыбается в ответ. Тогда вы жестами даете ему понять, чтобы чувствовал себя как дома, младенец снова улыбается, и вы понимаете, что контакт установлен. Только неплохо бы надеть брюки. Странно, что папаша даже не заметил, что вы стоите на пороге в одних трусах.
В клетчатой сумке лежат памперсы, молочная смесь, влажные салфетки и обед для малыша. Этот младенец не из тех, кто жует гороховое пюре или яблочный пирог. Ему подавай «Биг-Мак».
— Порежешь на кусочки, — успевает проинструктировать вас папаша.
Вы достаете из коробки один гамбургер — другой оставляете себе, — и младенец ручонками тянется к нему. Отрезав крошечный кусочек, вы протягиваете его гостю, который тут же разевает рот, обнажая все свои белоснежные зубки. Памятуя об их резвости и остроте, вы осторожно закидываете кусочек внутрь. Для младенца такая кормежка явно не в диковинку. Вы только успеваете нарезать кусочки и закидывать их ему в рот, где крошечные зубки со скрежетом перемалывают гамбургер до консистенции кашицы, гораздо более подходящей его возрасту. В конце вы вытираете влажной салфеткой соус с губ. Младенец довольно улыбается, вы улыбаетесь в ответ. Обед закончен, остается только наслаждаться обществом друг друга.
Из одеяла и подушки вы сооружаете для младенца постельку, но она кажется вам недостаточно прочной. Тогда вы берете его на руки и начинаете укачивать. Переварить гамбургер — это вам не шутка.
Младенец прижимается к вам, мягко пихает вас крохотной пяткой. Возможно, вы любите самого младенца, а не только его удивительные зубки? Вы вытягиваетесь на диване и засыпаете. Младенец у вас на руках тихо скрежещет челюстями во сне.
Стук в дверь, передача младенца с рук на руки. Папаша непривычно молчалив: ни спасибо, ни до свидания. Ему не хочется забирать ребенка. Вам не хочется его отдавать.
Он уходит. Ему есть о чем подумать: о мамаше младенца, законах природы, финансовых обязательствах, о собственной внешности. Все сводится к несовпадению желаний. Люди хотят разного, от этого все беды.
Итак, он уходит. В следующие месяцы случается много всего, взаимные обвинения, декларации любви и ненависти. Разумеется, все это весьма печально, но вас волнует только младенец: где он, чем занимается, улыбается ли так, как раньше.
Эта история начинает понемногу вас утомлять. Когда уходит чужая любовь, невольно задумываешься, что происходит с твоей жизнью. Но мысли о младенце мешают сосредоточиться.
В комнате младенец раскачивается в своем креслице, забытый на время родителями, которые яростно спорят на кухне, приглушив голоса. Приторно-сладкий кофе, намеки на внеклассные занятия, газета сворачивается и снова разворачивается, словно прикрытие от града вопросов.
А младенец засовывает в рот пятерню, острые коготки царапают десны. Ему скучно, покачивание креслица не дает уснуть, и младенец до крови грызет пальцы. Кровавые полумесяцы вокруг ногтей то растут, то идут на убыль.
Они вместе входят в комнату — чтобы вынести присутствие друг друга, им необходим буфер, хотя бы вот этот младенец — столбенеют и еле удерживаются от дружного вопля. Кончики пальцев младенца испачканы кровью, кровь на растянутых в улыбке губах.
Остальное неизбежно. Развод, путешествие в Вену. Зубастый младенец остается с мамашей, которая теперь редко выходит из дому. Папаша присылает мне открытку из Вены — здание оперного театра поражает красотой и гармонией. Вам начинает казаться, что пуститься во все тяжкие его заставила не рыжеволосая хормейстерша, а это великолепие. На обороте открытки лаконичная надпись: «Здесь замечательно».
Впрочем, вскоре удача отвернется от вашего приятеля. Хормейстерша бросит его сразу после возвращения в Штаты. Школа расторгнет контракт с мотивировкой «за недостойное поведение». Он начнет лысеть. Бывшая жена запретит видеться с сыном.
Однажды вечером он позвонит вам и попросит проведать их. Разумеется, он беспокоится за жену и ребенка, но гораздо больше его волнует, примут ли его обратно.
Вы звоните в дверь, здороваетесь, пьете кофе. Мамаша говорит, что ни в чем вас не винит. Это должно вас радовать, но вы почти не слушаете ее, потому что не сводите глаз с ребенка, восседающего на высоком стульчике. Он что-то жует — неужели резинку? Мамаша продолжает говорить, замолкает, потом целует вас в щеку. Пора уходить. Вы звоните папаше и докладываете, что ребенок жив и здоров.
Проходят годы, и вы снова встречаете зубастого младенца, хотя теперь он уже не младенец, а хмурый угреватый подросток, которому неуютно в собственном теле.
Он работает в бакалейном отделе: пробивает чеки и забирает ваши деньги. Теперь он не улыбается, как ни старайся его растормошить. Но даже если бы улыбнулся, в его улыбке больше нет ничего уникального. У него самые обычные зубы, возможно, со скобками. Того, что так изумляло когда-то, больше не существует, и это наполняет вас печалью.
Впрочем, если вы еще раз взглянете на него, то, возможно, поймете, о чем этот рассказ.
Вы передаете пакет с морковью бывшему младенцу. Ваши пальцы на миг соприкасаются. Самый обычный жест. Ваша рука вынимает продукты из тележки, а постаревший младенец сканирует ярлычки. И тут до вас доходит. Все просто. То, что вы любили когда-то, не может измениться. Вы можете лишь перестать в него верить.
Какое-то мгновение вы еще смотрите на младенца-кассира, но все кончено. У вас остается то единственное, что будет с каждым из нас в самом в конце. То, что хранится внутри нас, делая нас теми, кто
