пробиться во двор, то, может быть, они будут спасены. Она сама не знала почему, но ей казалось, что оставаться в этой комнате равносильно стоянию в очереди, где смерть выкрикивает имена своих жертв.
Кресло покатилось. Магде удалось протолкнуть его футов на пять по направлению к двери, но потом оно внезапно застряло. Ее охватила паника. Что-то не давало им выйти отсюда! Но это не было похоже на невидимую стену, прочную и неприступную. Казалось, будто кто-то или что-то просто держит колеса с противоположной стороны, издеваясь над ее отчаянными попытками. И тут в черноте над отцовской головой на какую-то долю секунды показалось мертвенно-бледное лицо, смотрящее ей прямо в глаза. И сразу исчезло.
Сердце бешено заколотилось. Ладони вспотели так, что соскальзывали с дубовых подлокотников кресла. «Этого не может быть! Это просто галлюцинация: Все это нереально…» — пыталась убедить себя Магда. Но тело ее продолжало верить. Она взглянула на отца и увидела, что ее собственный страх — лишь слабое подобие исступленного ужаса, застывшего в его глазах.
— Не останавливайся здесь! — закричал отец.
— Я не могу сдвинуть кресло!
Он попытался обернуться, чтобы выяснить, что именно преградило им путь, но больные суставы сделали невозможным даже это простое движение. Тогда он снова повернулся к Магде.
— Быстрее назад, к огню!
Магда развернула кресло и только начала откатывать его, как что-то ледяное схватило ее за руку чуть выше локтя.
Она хотела закричать, но уже не могла. Из груди вырвался лишь жалкий визг, похожий на щенячий. Ледяная хватка острой болью отозвалась в плече, и эта боль тут же метнулась в сторону сердца. Она опустила глаза и увидела огромную руку, крепко сжавшую ее тонкое плечо. Пальцы были длинные и толстые, всю кисть покрывали мелкие извилистые волоски — даже пальцы, которые оканчивались темными и необычно длинными ногтями. Запястье же растворялось в непроницаемой темноте.
Несмотря на то, что на ней были блузка и свитер, она прекрасно чувствовала эту тяжелую руку — холодную и зловещую. Ей было невыносимо мерзко и хотелось лишиться чувств, чтобы не ощущать больше ее адского прикосновения. Другой рукой она попыталась нащупать лицо, но безуспешно. Потом Магда выпустила кресло — попробовала освободиться, отчаянно отбиваясь в жутком приступе ужаса. Ее туфли скользили по полу, пока она тщетно пыталась вырваться, извиваясь и выкручиваясь. Бесполезно. Но ни за что на свете она не осмелилась бы дотронуться до этой руки.
И вот появилась какая-то перемена — темнота начала отступать. Бледный овальный предмет приблизился к ней до расстояния в несколько дюймов. Это было лицо. То самое лицо из кошмарной «галлюцинации».
У него был широкий лоб, длинные и прямые черные волосы густыми прядями окаймляли лицо с обеих сторон, и эти толстые пряди походили больше на змей, вцепившихся ядовитыми зубами в безжизненный скальп. Слишком бледная, почти белая кожа, впалые щеки и крючковатый нос. Тонкие губы были слегка приоткрыты, обнажая крупные желтые зубы — длинные и острые, почти звериные. Но едва Магда заглянула ему в глаза, как ледяная хватка показалась ей сущим пустяком по сравнению с этим взглядом. Пронзительный визг затих, и она застыла, как каменная.
Эти глаза… Большие и круглые, холодные и хрустальные. Зрачки — как две огромные черные дыры, ведущие в хаос, не знающий разума, не признающий реальности; черные, как ночное небо, никогда не видевшее ни солнца, ни даже слабого света луны и звезд. Вокруг зрачков расстилалась непроглядная мгла, и, расширяясь до бесконечности, она будто бы открывала невидимые двери в мир ужаса и безумия.
Безумие… Оно манило и тянуло к себе. Там тихо, там безопасно, там никого нет. Как прекрасно было бы нырнуть в эту тьму и погрузиться в ее ослепительно-черную бездну… Как прекрасно!..
Нет!..
Магда попыталась обуздать нахлынувшие на нее чувства, отринуть их прочь. Но зачем же?.. Ведь жизнь — это болезни и несчастья, бессмысленная борьба, в которой проигрывают все. Какой в этом смысл?.. Ничто не ценится, чем бы человек ни занимался. Для чего тогда вообще пытаться что-либо делать?
Она почувствовала неодолимое желание приблизиться к этим глазам, жгучую страсть, сопротивляться которой не было сил. В этих глазах она видела мучительную жажду, но не просто сексуальное вожделение овладеть ею, а желание получить все ее существо — все до последней капли. Она почувствовала, что невольно поворачивается навстречу этим распахнутым черным дверям. Как легко войти туда!..
Однако Магда не шевелилась. Что-то внутри нее уже отказывалось сопротивляться, но одновременно требовало не делать никаких движений. А глаза звали и звали, и она уже так устала… В конце концов, какое все это имеет значение?
Звуки… Музыка… И в то же время — не музыка, а просто один высокий аккорд в ее пустом онемевшем мозгу… И вся эта музыка казалась… не имеющей мелодии, лишенной гармонии: какая-то дикая какофония, набор бешено гремящих и скрежещущих звуков, пробивающих щели в едва заметном остатке ее слабеющей воли. Весь мир вокруг — все на свете! — начало исчезать, растворяться, и остались только эти глаза. Только глаза… И она задрожала, раскачиваясь на краю вечности.
Потом услышала отцовский голос.
Магда мысленно вцепилась в этот знакомый до боли звук, хватаясь за него, как за спасательный канат, брошенный ей в пучину безумия, и стала медленно карабкаться на поверхность. Но отец не звал ее; он говорил сейчас даже не по-румынски. Однако это был его голос — единственный знакомый и добрый звук среди жуткого хаоса, окутавшего ее сознание.
Глаза исчезли. Магда была свободна. Рука отпустила ее.
Она стояла, задыхаясь, и сильно шаталась. На лбу выступила испарина, а ветер продолжал свирепствовать, рвал ее одежду, косынку. От него останавливалось дыхание. Но страх ее только усилился, потому что глаза эти сейчас поворачивались в сторону отца. А он ведь так слаб!
Однако профессор не отвел взгляда в сторону. Он снова заговорил, как и раньше, тщательно подбирая какие-то незнакомые ей слова. Магда увидела, что страшная улыбка на бледном лице исчезла, и губы теперь сомкнулись, превратившись в тонкую ленточку. Глаза сузились до щелок, будто мозг существа задумался над отцовскими словами, взвешивая их и стараясь понять.
Магда наблюдала за жутким белым лицом, не в силах пошевелиться. Наконец тонкая ленточка губ чуть заметно дрогнула, и ее кончики приподнялись. Последовал едва уловимый кивок. Все — решение принято.
Ветер стих так же внезапно, как начался. Лицо растворилось в темноте.
В комнате повисла звенящая тишина.
Все еще не двигаясь, Магда и отец молча смотрели друг на друга, в то время как холод и темнота на глазах покидали комнату. В камине треснуло догорающее полено, и этот звук, как ружейный выстрел, заставил Магду испуганно вздрогнуть. Ноги у нее подкосились, она покачнулась и только чудом успела схватиться за подлокотник кресла, чтобы не упасть.
— С тобой все в порядке? — тихо спросил профессор. Он уже не смотрел на нее, пробуя пошевелить пальцами в перчатках.
— Да, теперь все проходит. — Перед глазами Магды еще стояли картины немыслимого кошмара. — Но что это было?.. Бог мой, ЧТО ЭТО БЫЛО?!
Отец не слушал ее.
— У меня нет больше пальцев! Я их не чувствую. — Он начал медленно снимать перчатки.
Его отчаяние сразу вернуло Магду к жизни. Она встрепенулась и стала подкатывать кресло к камину, который разгорался все ярче и ярче. Магда чувствовала страшную слабость после только что пережитого потрясения, но сейчас это имело уже второстепенное значение. «О господи, ну за что мне такое?! Почему я всегда оказываюсь на втором месте? Почему я вечно должна быть сильной? Ну хоть один — всего один раз…» — Ей так хотелось ощутить себя слабой, чтобы кто-то другой позаботился о ней, стал бы ухаживать, помогать… Усилием воли Магда подавила в себе эти мысли. Нельзя дочери думать так, когда отцу необходима ее помощь.
— Папа, вытяни руки вперед! У нас нет здесь горячей воды; придется согревать их только теплом
