по-другому. Каждая тень казалась мрачнее, и все время хотелось оглянуться, будто кто-то стоял за спиной.
Ворманн приписал это предрассветной тишине и потрясению от всего увиденного. Но когда солнце окончательно разогнало тени, начав согревать холодные стены замка, он понял, что свет не в состоянии рассеять это гнетущее впечатление. Он мог лишь на время согнать ужас с поверхности, зажав сгустки страха в холодные темные углы.
Это почувствовали все. Капитан сразу заметил перемену в людях. Но он должен был всеми средствами поддерживать их дух. Когда придет Александру, он тут же пошлет его за пиломатериалами. Нужно сегодня же сделать для солдат койки и столы. Скоро замок огласит веселая возня с топором и пилой, здоровые сильные ру.ки начнут вбивать крепкие гвозди в добротный выдержанный лес, и эта ночь понемногу забудется… Ворманн подошел ко второму окну. А вот и сам Александру с двумя сыновьями!.. Наконец-то все встанет на свои места.
Он с облегчением перевел взгляд на деревню, разделенную на свет и тень ярким солнцем, встающим из-за горных вершин. Одна половина селения лучезарно светилась, а другая еще покоилась в предрассветной тени. Ворманн понял, что именно так он и должен изобразить все на своей картине. Он отступил немного назад: утренняя деревня в оправе из серого гранита стены сияла, как драгоценный камень. Вот именно так - вид на деревню из окна замка. Ему понравился сочный контраст и хотелось немедленно окунуться в работу. Ворманн давно уже заметил, что лучше всего ему пишется после стресса - тогда он полностью уходит в перспективу и композицию, свет и тень, тона и оттенки.
Остаток дня прошел незаметно. Он бегло осмотрел помещение, куда положили труп Лютца - нижний подвал, находящийся под основным. Сперва через то самое отверстие в полу туда затащили тело, потом, отдельно, - голову, сложили все на грязный холодный пол, а сверху накрыли простыней. Температура здесь была достаточно низкой. Место оказалось идеальным для хранения трупа. К тому же здесь не было никаких грызунов. Со временем тело отправят на родину, когда будут выполнены все положенные формальности.
При других обстоятельствах Ворманн непременно исследовал бы этот подвал с блестящими влажными стенами и темнеющими нишами. Может быть, даже возникла бы мысль написать картину. Но только не теперь. Он убедил себя, что сейчас здесь еще слишком холодно и надо дождаться лета, чтобы как следует все изучить. Но в глубине души он сознавал, что дело совсем в другом. Что-то очень нехорошее ощущалось здесь, и он поспешил уйти наверх.
К вечеру стало ясно, что с Грюнштадтом дела совсем плохи. Улучшений не было никаких. Он лежал в той же позе, в которой его оставили, и продолжал бессмысленно смотреть в потолок. Время от времени он начинал дрожать и мычать, и все чаще мычание переходило в протяжный жалобный вой. Перед ужином Грюнштадт снова испачкал штаны. В таком состоянии, не принимая пищу и воду, без должного медицинского ухода он не протянет и до конца недели. Значит, придется отправить его назад вместе с останками Лютца, если и дальше ничего не изменится.
В течение всего дня Ворманн внимательно наблюдал за солдатами и был рад, что они охотно принялись за тяжелую работу, которую он им предложил. Все трудились на совесть, невзирая на то, что почти не спали, и, казалось, не вспоминали случай с Лютцем. Товарищи знали его как выдумщика и авантюриста, поэтому такой конец казался им вполне логичным.
Капитан позаботился о том, чтобы у подчиненных не осталось времени на пересуды и оплакивание погибшего - даже у тех, кто знал его близко. Необходимо было устроить отхожее место, сколотить столы и лавки из досок, собранных Александру в деревне. И к вечеру все так устали, что почти никто не остался даже перекурить после ужина. Все, кроме караульных, отправились спать.
Ворманн изменил маршрут патрулирования, чтобы часовые заходили иногда в коридор, где находилась комната Грюнштадта. Из-за криков и стонов никто не согласился ночевать рядом с ним, но Отто был всеобщим любимцем, и солдаты чувствовали, что должны поддержать его и сделать все, чтобы он не смог себе навредить.
Около полуночи Ворманн поймал себя на том, что он до сих пор еще не в постели, хотя ему очень хочется спать. С темнотой вернулось гнетущее предчувствие чего-то плохого, и он вынужден был признать, что именно оно не позволяет ему расслабиться. Наконец он смирился и решил проверить посты, раз уж все равно не удается заснуть.
Во время обхода капитан очутился в коридоре возле комнаты Грюнштадта и решил заодно заглянуть и к нему. Он мучительно старался представить себе, что могло привести человека в такое замкнутое состояние. Но так и не найдя объяснения, осторожно заглянул в щель двери. В дальнем углу тускло горела керосиновая лампа. Солдат неподвижно сидел на матрасе, часто дышал и стонал. Лицо его покрывала испарина. Стоны изредка сменялись протяжным тоскливым воем. Ворманну захотелось побыстрее уйти отсюда, чтобы не слышать этого страшного звука, когда голос рядом, а разум где-то немыслимо далеко.
Дойдя до конца коридора, он собирался уже выйти во двор, когда сзади раздался душераздирающий крик. Но теперь этот голос звучал иначе: будто Грюнштадт очнулся и внезапно увидел, что одежда на нем горит, или что его тело пронзают сотни ножей; в этом вопле слились воедино боль, отчаяние и дикий животный ужас. А секунду спустя крик оборвался, словно выключили приемник прямо на середине песни.
Ворманн застыл, не в силах пошевелиться. С большим трудом ему удалось заставить себя повернуться и на ватных ногах побежать по коридору назад. Достигнув двери, он с ходу ворвался в комнату. Сейчас здесь было очень холодно - гораздо холодней, чем минуту назад. Лампа потухла. Капитан нащупал в кармане спички, зажег одну и повернулся к Грюнштадту.
Труп. Глаза открыты и выпучены, нижняя челюсть отвисла, а губы растянуты так, будто лютый мороз сковал его тело в момент последнего предсмертного крика. Спичка потухла. Ворманн чиркнул еще одной и, приглядевшись получше, еле сдержал тошноту - горло Грюнштадта было просто-напросто вырвано. Кровь забрызгала стены и потолок.
Ворманн действовал машинально. Не успев сообразить, что к чему, он уже выхватил пистолет и глазами обшаривал каждый угол, надеясь пристрелить на месте того, кто все это совершил. Потом подбежал к окну, высунулся наружу и осмотрел стены. Но не увидел там ни веревки, ни каких-либо других следов. Потом еще раз обыскал комнату. Невероятно! Никто не выходил в коридор и не вылезал в окно. И тем не менее Грюнштадт убит.
Его размышления были прерваны топотом бегущих часовых, которые услышали крик и теперь торопились на место происшествия. Спокойно!.. Ворманн должен был признаться, что сильно напуган. Он не мог больше оставаться в этой комнате. По крайней мере, один.
Четверг, 24 апреля.
Проследив, чтобы тело Грюнштадта поместили по соседству с Лютцем, Ворманн вызвал сержанта Остера и приказал ему всех свободных от караула на весь день обеспечить работой по обустройству казарм. Ему очень хотелось верить, что в районе заставы действуют какие-нибудь партизаны. Но убедить себя в этом оказалось невозможно. Ведь во время убийства он сам лично находился в коридоре и прекрасно понимал, что в таких условиях нельзя было выйти, оставаясь незамеченным, если, конечно, убийца не умеет летать или проходить сквозь стены. Тогда где же ответ?
В три часа капитан объявил, что ночной караул будет удвоен, а число постов возле казарм увеличено, чтобы охранять спящих людей.
Под стук молотков, доносящийся со двора, Ворманн все-таки выкроил время, чтобы поставить полотно на мольберт. И сразу же принялся рисовать. Нужно было срочно чем-то заняться, чтобы вычеркнуть из памяти эту жуткую гримасу на мертвом лице Грюнштадта. Он долго и старательно смешивал краски, пока не добился оттенка, точь-в-точь повторяющего цвет стены. Потом продумал композицию и решил изобразить окно чуть справа от центра, а затем битых два часа ровным слоем наносил краску на холст, оставив пустое место для деревни, сверкающей под солнцем в обрамлении мрачного серого камня.
В этот вечер Ворманн уснул. После всех передряг первой ночи и полного бодрствования второй его тело, едва опустившись на матрас, сразу же погрузилось в глубокий тяжелый сон.
Рядовой Руди Шрек нес службу бдительно и спокойно, не сводя глаз со своего напарника Вехнера,
