Космический триггер

Помню, как сидел в гостиной и весьма рационально разговаривал с сыном Грэхемом и старшей дочерью Каруной, и думал: «Черт, горе — не такая уж страшная штука. Я справлюсь»; а через минуту снова горько рыдал. Поздно вечером я во всем ужасе осознал, что эта утрата будет страшнее, намного страшнее любой другой утраты в моей жизни. Потеряв за последние несколько лет отца, брата и лучшего друга, я думал, что знаю о горе не понаслышке и могу дистанцироваться от него при помощи техник Кроули, разрывающих узы эмоциональной привязанности. Но здесь было совсем другое горе. Утрата родителей, братьев или друзей просто несравнима с утратой ребенка, которого ты обожал с пеленок. Почти с ужасом я понимал, что буду страдать так, как никогда еще не страдал; и я вспомнил мужество Тима Лири в тюрьме и решил перенести свою боль так же достойно, как он переносил свою.

Потом зазвонил телефон, и мой милый друг кибернетик Майкл Макнейл мягко спросил, не думали ли мы о возможности криоконсервации тела Люны, надеясь на науку будущего, которая сможет ее воскресить.

К тому времени я уже «слез» с пособия по безработице и регулярно зарабатывал приличные деньги писательством, но все равно это было нам не по карману.

«У нас нет таких денег», — сказал я.

«Мы это осилим», — ответил Майкл. — «Пол Сигалл и все сотрудники крионического общества в Бэй-Эриа сделают свою часть работы бесплатно. У меня достаточно чеков на приличную сумму денег, которая покроет расходы на содержание в первый год…»

«Каких чеков? От кого?» — глупо спросил я. «От людей, которые ценят твои сочинения о долголетии и бессмертии и сейчас хотят тебе помочь» — ответил он. Я был потрясен. Мне казалось, что мои сочинения прошли незамеченными, и даже с учетом успеха «Иллюминатуса» они известны лишь узкому кругу людей. По национальным стандартам я по-прежнему был совершенно неизвестным писателем.

«Подожди», — сказал я и пошел поговорить с Арлен. Момент был мучительный. Мы оба понимали, что криоконсервация при наших доходах нам не по карману, и пытались принять смерть Люны со всем стоицизмом и выдержкой, на которые были способны. Не жестоко ли было просить Арлен подумать о возможности, дающей в перспективе надежду на воскрешение?

Через несколько секунд после моего сбивчивого объяснения Арлен сказала: «Да. Даже если это не поможет Люне, каждый случай криоконсервации помогает развитию этой науки. Когда-нибудь это кому-то поможет».

«Родная моя», — только и смог сказать я, снова начиная плакать. Как и Люна, Арлен еще раз мне показала, как остановить колесо кармы и как превратить плохую энергию в хорошую, прежде чем передать ее дальше.

Следующий день превратился в мелодраму. Поскольку Люна не умерла естественной смертью, мы создали прецедент: никто и нигде до этого времени не пытался подвергнуть криоконсервации жертву убийства. Майкл Макнейл и д-р Сигалл перед непосредственной встречей с коронером и окружным прокурором консультировались с адвокатом; один неверный шаг — и все могло пойти насмарку, застряв в ловушке бюрократической волокиты и полицейской рутины. По счастью, коронер оказался человеком широких взглядов, и его заинтересовала сама возможность криоконсервации (профессор Р. К. У. Эттингер математически оценивал шансы криоконсервации и пришел к следующим выводам: каким бы методом ни оценивались эти научные эксперименты, конечная вероятность выше нуля. Погребение и кремация дают вам шанс, равный нулю). Затем, когда все прошло хорошо, нас ожидал следующий удар. Мне позвонил Пол Сигалл и, запинаясь, сказал, что с момента убийства до момента обнаружения тело Люны настолько сильно разложилось, что криоконсервация в действительности кажется бессмысленной.

«Я предлагаю сохранить ее мозг», — сказал он.

Я все сразу понял: это давало нам как минимум два шанса, которые казались мыслимыми в то время (трансплантация мозга и/или клонирование), и кто-его-знает-сколько-еще других научных альтернатив в будущем, которые мы не в состоянии представить сейчас.

«Так и сделай», — сказал я.

Вот так Люна Уилсон, которая пыталась рисовать Чистый Свет и была самым добрым ребенком, которого я знал, стала первым убитым человеком, который совершил крионическое путешествие к возможному воскрешению. Мы стали первой семьей в истории, попытавшейся отменить божественную власть, которую берет в свои руки каждый убийца, когда решает забрать у кого-то жизнь. Полностью понимая значение того, что мы делаем, я твердо решил, что отвечать тем, кто меня спросит: «Вы по-прежнему выступаете за отмену смертной казни?».

Разумеется, я отвечаю, что выступаю за отмену смертной казни еще активнее, чем прежде. Я сделал выбор в пользу жизни и против смерти, и в ходе этого процесса изменилась вся моя психология. Пусть я по-прежнему помню, что все реальности — это нейрологические конструкции и они связаны с наблюдателем, тем не менее сейчас, на фоне всех остальных альтернатив я предан одной реальности: реальности Иисуса и Будды, в которой уважение к жизни — высший императив. Я вновь и вновь вспоминал знаменитые строки из «Макбет»:

Убийство — самое страшное святотатство,

Ибо оно разрушает открытый

Храм помазанника Божьего.

Когда-то давно, когда я еще учился в школе, эти строки меня удивили; Дункан был убит в своей спальне, а не в церкви. Со временем я, конечно, понял, что Шекспир воспользовался средневековой метафорой о том, что тело — это храм души. В этой метафоре всякое убийство — святотатство: ведь тело — обитель Божья, и убийство его в какой-то мере изгоняет Бога из вселенной.

«Принесите в жертву скот, мелкий и крупный; а после — ребенка».

И я вспоминал слова бедного Джона Кила, когда он узнал, что разрушился мост, убив сотню чад божьих, большая часть которых не знала и не ведала о своем божественном происхождении: «Эти мерзавцы снова это сделали. Они знали, что это должно случиться».

Люна была настолько чиста, что могла сказать подросткам-мачо в масках, чтобы они перестали воровать в магазинах, потому что воровство формирует плохую карму. Она верила, что это их остановит. Ее любили даже полицейские. Много отцов и матерей в этом ужасном безумном столетии плакали по своим убитым детям, как плакали Арлен и я в ту ночь, и на следующий день, и много дней.

Убийство — самое страшное святотатство…

Как-то раз Сол-Пол Сираг дал самую элегантную формулировку теоремы Белла: истинного разделения нигде нет.

«Не спрашивай, по ком звонит колокол; он звонит по тебе».

Когда царь By отправил Конфуция в ссылку, многие ученики последовали за философом, но прошли годы — и один из них как-то сказал, что ему хотелось бы снова увидеть свой дом. «Насколько он далеко, — спросил Конфуций, — если ты можешь о нем думать?»

Эта фраза не выходила из головы Эзры Паунда, когда он сидел в камере смертников в Пизе и каждое утро, наблюдая как вешают очередного преступника, ожидал, не приговорят ли к смертной казни и его. Эти слова Конфуция появляются по-китайски и по-английски в Пизанских напевах, которые Паунд писал в эти страшные месяцы.

Насколько это далеко, если ты можешь об этом думать?

Через несколько дней полиция поймала убийцу. Это был индеец-сиу, хорошо известный в Беркли: он