зачем его здесь оставили, но почему-то, думалось, что за это время непременно произойдет что-нибудь необычное и волнующее.
К правой стене пещеры примыкал вытесанный под сиденье камень с грубыми подлокотниками. Усевшись туда, Карлсен обратил внимание еще на один камень, напоминающий видом поганку с перевернутой шляпкой: шляпка полна была воды, стекающей по бокам. На кромке примостилась тяжелая металлическая кружка. Окунув ее в воду, Карлсен пригубил — ледяная. И хотя жажды до этого не чувствовалось, льющаяся в горло жгуче-холодная вода, словно гасила палящую жажду. Карлсен, сосредотачиваясь на блаженстве, прикрыл глаза, и, как оказывается, без труда впал в глубокую медитацию.
Открыв глаза, он поймал себя на том, что смотрит на скопление темно-зеленых кристаллов в противоположном конце пещеры. Цвет у них был настолько притягателен, что казалось, между ними идет диалог. Карлсен, пройдя под гулкими пещерными сводами, наклонился вперед, пока кристаллы не заполонили все поле зрения. Те из них, что на поверхности, имели форму ромбов цвета еловой или сосновой хвои.
Цвет, казалось, источает вереницу смутных образов: черного леса, хвойной чащобы вокруг финского озера; плюща на садовой стене, заснеженных сосен в отдаленной шотландской низине; стен Игнатьевской обители под Казанью; книги о великих изобретателях в дедовской библиотеке — массивной, в кожаном переплете. Все эти впечатления словно свелись воедино к ощущению зимних пейзажей, прохладного декабрьского предвечерья. Даже теперешний овевающий тело холод казался каким-то романтичным. А образы и воспоминания между тем, множась, сообщались с еще более дальними — книгами, которые прочел (среди них особняком выделялась «Ледяная пустыня» Жюля Верна), знакомой музыкой, картинами и пейзажами. Чем-то напоминает то вселенское озарение снаму при поглощении медузы, хотя и гораздо скромнее. Через несколько минут ощущение осмысленности переросло границы, чересчур усложнилось. Карлсен почувствовал пресыщение, как от слишком обильной трапезы. Но и при этом закрыть глаза и отвернуться стоило труда. Темно-зеленый кристалл бесконечно привлекал своей зимней красотой. Он заставил себя вернуться и сесть. Ясно, что приближаться к кристаллу не следовало, тем более вглядываться. Даже на растоянии сквозила его сила, тревожащая отзвуками значений. Однако теперь чувствовалось и влияние других кристаллов, у каждого свое. Красный наводнял взор видениями крови и багряных закатов, расплавленного металла и буйствующих вулканов, исторгающих огненосные реки лавы. Сила от них исходила грубая, мятежно-неистовая. Что странно, был в ней и оттенок сексуального возбуждения. В противовес ему, синий цвет сулил мир и спокойствие — с образом чистых небес, спокойной морской глади и далеких гор. Чувствовалось, что это цвет абстракции и бесконечности, философов и религиозных мудрецов. Теперь понятно, какое значение придавали ему средневековые ремесленники, создатели витражей. Желтые кристаллы поначалу резали глаз, но стоило с этим свыкнуться, как они буквально брызнули безудержной радостью и восторгом: неприхотливые, как звонкий зов трубы или бескрайние поля горчичного семени. Фиолетовые (цвет, никогда Карлсену не импонировавший) теперь являли собой бесконечную глубину и значение, пробуждая покой и восприимчивость — условия в свою очередь для интуиции и понимания. От синевато-серых кристаллов, расположенных сразу над диагональной жилой серебра, казалось, веет твердостью и силой, гигантскими напластованиями породы и гранитных храмов, в то время как само серебро навевало грезы о лунном свете на заснеженной вершине и перьях облаков, через которые сквозят звезды.
Каждая гамма по мере всматривания начинала казаться самой значимой, можно было неотрывно смотреть на нее хоть днями. Но стоило перевести взгляд на очередную группу кристаллов, как новый цвет начинал притягивать с такой же силой, сообщая целое измерение новых впечатлений и чувств. Теперь было ясно, что цвет — это тайный код, воплощающий значение Вселенной, всякое творение которой передается на языке вибраций. Вот он, скрытый смысл Божьего веления «Да будет Свет». Свет содержит все оттенки цвета, а, следовательно, все значения Вселенной. В то же время сознавалась и дичайшая неприспособленность человеческого ума к улавливанию этих скрытых значений. Невольно чувствуешь себя ничтожным червем, пытащимся постичь значение симфонии.
И вместе с тем, несмотря вопиющее несоответствие, это абсурд. Значения вот они, здесь, ждут своей разгадки. Сама пещера — книга, главы которой можно кропотливо, последовательно читать, хотя смысл ее неисчерпаем. Невероятно, чтобы Мэдах готов был бросить это ради какой-то праздной, скучноватой экскурсии на Землю.
Но тут дошло и кое-что еще. Все эти значения крылись не в самих кристаллах. Они средоточились в его уме, кристаллы лишь задевали извлекающие их струны. Так что постигать он пытался свой ум, а не пещеру. Такое изобилие значений начинало утомлять, и Карлсен закрыл глаза. Жест, кстати, тоже символический. Люди тоже закрывают глаза на значение — не из испорченности или глупости, а из практических соображений. Парадокс — но излишний смысл становится бессмыслицей. Значение — своего рода пища, которую за присест можно переварить лишь частично. Людям необходимо знать только то, что значение существует, а скука и тщета — иллюзорны. Стоит это уяснить, и значение становится доступно в любое время. Единственная опасность — в глупости и негативизме, возникающих из незнания этого факта. Постепенно он понял, что навлек противоречие. Если значение доступно в любое время, то получается, нет необходимости ни в пещере, ни в ее кристаллах. Суть в нем самом, так что в его силах изъявить ее наружу. От отдаленного звука голосов Карлсен невольно вздрогнул: Мэдах с Крайски возвращаются. Он сделал еще один поспешный глоток, и в очередной раз подивился самой глубине ощущения у себя на языке: на Земле какой угодно ликер, и тот не сравнился бы по прелести. На этот раз, сглатывая ледяную воду, глаз Карлсен не закрывал, и, оказалось, что кристаллы при этом затеплились чуть ярче, словно кто усилил напряжение. Стоило проглотить, как свечение убавилось.
Звук приближающихся голосов напомнил, что скоро пора меняться телами. Тут сама мысль о свойственном этой процедуре некоем экстазе вызвала очередной сполох озарения. Он вдруг осознал, что во всем потоке извлекаемых кристаллами значений напрочь отсутствовал секс. Вся череда образов — леса и горы, соборы и храмы, идеи и устремления, были до странности невинны. Всем им присущ был оттенок детства и дальних горизонтов. Мысль о сексе в этом контексте казалась на редкость неуместной. Воображать половой акт было буквально каким-то падением.
— Ну, как, скучать не пришлось? — весело осведомился Мэдах с порога. — Что вы, — ответил Карлсен скованно, так как все еще целиком не принадлежал себе.
Мэдах, похоже, был удивлен такой лаконичности. В наступившей тишине отчетливо прозвучал вопрос Крайски:
— Ты готов?
— Да.
— Тогда я верну вам ваше тело, — сказал Мэдах.
Странное все-таки выражение. Монах впереди пошел к арке в самом отдаленном углу пещеры — таком темном, что Карлсен только сейчас ее и различил. Оказалось, это вход в коридор, идущий под уклоном вниз, в темноту. Где-то вдалеке погромыхивало, и вроде тянуло сквозняком. Стены, как и в пещере, смутно флюоресцировали — не кристаллы, а сама порода. Мэдах, пройдя впереди футов шесть, остановился. На этом месте Карлсен различил расщелину, идущую от свода до пола. Монах повернулся к нему лицом, после чего осторожно подался спиной в расщелину, стены которой сияли точками серебряного света. Карлсен, спустя секунду, последовал за ним, втянув голову в плечи, чтобы не покорябать лысину о грубую породу. Внутри свет показался текущей по стенам жидкостью, от вида которой почему-то закружилась голова. Еще миг, и их с Мэдахом тела соприкоснулись. Головокружение не унималось, смазывая предвкушение. И тут без всякого перехода взгляд уперся в осанистое тело монаха: все, случилось. На этот раз обмен произошел без малейшего ощущения. Мэдах вытеснился из расщелины, освобождая дорогу.
Карлсен с интересом отметил, что обмен-то, оказывается, мало что изменил. В сравнении с монашеским, собственное тело казалось легким и бесплотным, причем, вопреки ожиданию, не было чувства потери или огорчения. Ноги-руки занемели от холода, а так вообще он был бодр на удивление. Вернувшись в пещеру, он с удивлением обнаружил, что снова может видеть Крайски, лицо которого выявлялось мутно, как на недопроявленном фото, эффект странно зловещий.
Удивительно, но кристаллы в пещере смотрелись теперь до странности невыразительно. При всей своей очевидной красоте, они не передавали уже ни одно тех обостренных значений, которые удавалось
